и новые обязанности Адрианы, связанные с работой, Эмми надеялась, что хотя бы одна из подруг окажется дома — в мрачном настроении или заваленная писаниной, или то и другое, но консьерж покачал головой.
— Хотя ушли они вместе, — посмотрел он на часы. — Приблизительно час назад.
Эмми отправила обеим одинаковое сообщение: «Какого черта? Я у вас внизу. Где вы?» и почти одновременно получила ответы. Ли написала: «Хожу по магазинам с Ади к твоему тридцатилетию! Поговорим потом», Адриана оказалась немного лаконичнее: «Если хочешь свой подарок, иди домой». Эмми со вздохом поблагодарила консьержа и, ежась от холода, поплелась по слякоти в сторону Перри-стрит. Был сырой февральский вечер пятницы, и Эмми до смерти хотелось принять душ, но она заставила себя бродить почти два часа, чтобы не возвращаться в пустую квартиру, и останавливалась почти в каждом квартале вдоль Тринадцатой улицы: горячий кофе в «Грей дог» на Юниверсити-стрит, долгое умиленное любование щенками, играющими в витрине «Мокрого носа», ненужный маникюр и парафиновый педикюр в «Силк Дей спа», где любезно взяли ее без записи. Какой смысл бежать домой только для того, чтобы сидеть там в одиночестве и с двенадцатым ударом часов распрощаться с третьим десятком? Она категорически отказалась от предложения подруг устроить веселый выход в свет, отвергая все варианты — от изысканного ужина в «Баббо» (хотя она умирала — хотела отведать их мятной «пасты» с острым бараньим соусом) до ночи в «Калча клабе», как в старые добрые времена. Потребовалось несколько недель уговоров и убеждений, чтобы Эмми наконец согласилась выделить следующий день для какой-то загадочной деятельности, связанной с днем рождения. Адриана и Ли пообещали только, что никаких мужчин не будет, поэтому Эмми нехотя согласилась. Время в промежутке она планировала заполнить бутылкой вина и какой-нибудь качественной жалостью к себе. Возможно, если появится настоящий стимул, закажет в «Макс-деливери» кексы.
Добравшись до своего дома и дотащившись до пятого этажа, Эмми была мокрой с головы до пят: волосы — от холодного дождя, ноги — от слякоти, а гениталии — от щедрой порции медицинского снадобья. Ни поздравительных открыток в почтовом ящике, ни единого свертка в коридоре у двери. Пусто! Она напомнила себе, что сегодня лишь канун дня рождения, и даже если ничего не придет, она всегда может с уверенностью рассчитывать на маму и Иззи. Она прямо у двери свалила промокшую одежду и прямиком бросилась в ванную. Как раз в тот момент, когда она намочила волосы, зазвонил сотовый. Потом зазвонил городской телефон, а затем снова сотовый. Эмми с невольной надеждой подумала, что это Рафи каким-то образом выяснил ее номер и звонит с извинениями за свое свинское поведение. Маловероятно, конечно, чтобы он нашел и ее сотовый, и домашний, но кто знает? Он показался ей достаточно изобретательным, и из всех ее последних мужчин — романов — он единственный мог бы захотеть разыскать ее. Джордж, без сомнения, перешел к следующей студентке, и вряд ли она когда-нибудь получит весточку от Крокодила Данди.
Высушив волосы полотенцем и отступив к унитазу, чтобы открыть дверь, Эмми пересекла маленькую студию и, опустившись на колени, достала из-под кровати магазинный пакет. Аккуратно развязала толстую витую шелковую ленту, скреплявшую ручки, и осторожно вынула завернутый в папиросную бумагу сверток. Затем, потеряв всякое терпение, разорвала наклейку из фольги с монограммой, скомкала папиросную бумагу и запустила руки в плюшевые складки самой дорогой вещи из тех, которыми когда-либо владела. Назвать это халатом — значило обидеть роскошную мягкость сложенного вчетверо кашемира, густо- шоколадный цвет и элегантно-простую монограмму «Э». Халаты служили, чтобы прикрыть фланелевую пижаму или сохранить пристойный вид, идя от шкафчика с одеждой до бассейна. Но это? Это предназначалось для того, чтобы сексуально задрапировать каждый изгиб тела (или в случае с Эмми опытной рукой подчеркнуть немногие имеющиеся изгибы), почувствовать легкость шелка и тепло пуха. При ходьбе он слегка касался пола, а пояс-кулиска на талии заставлял почувствовать себя моделью. Эмми немедленно затопила волна облегчения. Она не ошиблась. Пару недель назад она увидела его в витрине самого дорогого в Сохо салона белья, в заведении, где за три дюйма ткани ты отдавал не меньше нескольких сотен долларов. Каждый бюстгальтер, каждые трусики, каждая пара чулок были дороже любого платья Эмми, поэтому халат и… ну… отхватил такой здоровый кусок от ее ежемесячного дохода, что она предпочитала об этом не вспоминать. Как у нее вообще хватило духу войти в тот магазин? Все вспоминалось словно в тумане. Эмми лишь помнила, как хорошо она выглядела в этом халате в примерочной салона, отделанной плюшем, с тяжелыми вышитыми шторами, — губы поджаты, правое бедро сексуально выставлено в предоставленных туфлях на высоченных каблуках. Один взгляд в зеркало этим вечером подтвердил — ничто не изменилось за те недели, что халат пролежал под кроватью, девственно нетронутый и неразвернутый, дожидаясь дня рождения. Стоя перед зеркалом, Эмми зачесала влажные волосы в шикарный шиньон и накусала губы, чтобы они припухли. Потом достала новый ягодный блеск для губ и наложила немного на щеки. «Неплохо, — с радостным удивлением подумала она. — Совсем неплохо для тридцати лет». Затем, насладившись спонтанным изменением образа и почувствовав волчий голод, сунула ноги в уютные тапки из овчины, потуже затянула на талии пояс своей кашемировой мечты и отправилась на кухню готовить себе суп.
Не успела она включить электроплитку, как снова зазвонил городской телефон.
Частный вызов. Она недоуменно хмыкнула.
— Алло? — ответила Эмми, зажав телефон плечом и открывая попутно банку куриного супа с лапшой.
— Эм? Это я.
Сколько месяцев ни прошло, Дункан, видимо, всегда будет произносить: «Это я», а Эмми — точно знать, кто говорит. В ее мозгу промелькнул миллион мыслей. Он звонит, чтобы поздравить ее с днем рождения… значит, помнит день ее рождения… следовательно, думал о ней… И таким образом, возможно, не думал о своей инструкторше… если только, о Боже, он не звонит, чтобы сообщить ей новость… новость, имеющую прямое отношение к инструкторше… которую она не готова услышать ни сегодня, никогда.
Она чуть не положила трубку, но что-то ее удержало. Если она сейчас что-нибудь не скажет, то задаст вопрос о его помолвке, поэтому из чисто защитных соображений Эмми спросила первое, что пришло ей в голову:
— Когда это ты сделал свой номер частным?
Он засмеялся. Веселый-но-не-совсем-влюбленный смех Дункана.
— Мы не разговаривали много месяцев, и это все, что ты можешь сказать?
— А ты рассчитывал на что-то другое?
— Нет, думаю, нет. Послушай, я знаю, что ты дома и все такое, и хотел бы подняться к тебе.
— Подняться? Ко мне в квартиру? Ты здесь?
— Да, я тут уже… э-э… некоторое время. В копировальном салоне через дорогу, дожидался, когда ты придешь домой. Они уже странно на меня посматривают, поэтому я был бы не против подняться к тебе на минутку.
— Значит, ты сидел и следил за моей квартирой?
Как странно узнать о чем-то столь жутком и одновременно лестном.
Дункан снова засмеялся:
— Ну да, я уже звонил несколько раз, сразу как ты вошла, но ты не ответила. Обещаю, я ненадолго. Я только хотел тебя повидать.
Значит, он обручился. Вот задница! Вероятно, думает, что поступает благородно, проделав весь этот путь, чтобы сообщить ей лично. И накануне ее дня рождения, о котором, она готова была поспорить на что угодно, он совершенно забыл. Что до нее, он может взять свое желание повидаться и засунуть его куда подальше, и Эмми без колебаний так ему и сказала.
— Эмми, подожди, не вешай трубку. Все не так. Я просто…
— Я до смерти устала слышать, что ты хочешь и чего не хочешь, Дункан. По правде говоря, без тебя моя жизнь была в тысячу раз лучше, поэтому почему бы тебе не побежать домой к своей маленькой подружке из группы поддержки и сделать несчастной ее. А я скажу тебе вот что: мне это неинтересно.
Она бросила телефонную трубку на аппарат и почувствовала громадное удовлетворение, немедленно сменившееся громадной волной паники. Что она натворила?
Не прошло и тридцати секунд, как послышался стук в дверь.
— Эмми? Я точно знаю, что ты там. Пожалуйста, открой. Всего на одну минуту, клянусь.
