— Вы хотя бы успеете насладиться книгой.
Соседка с другой стороны нервничала и нетерпеливо ерзала, несколько раз подходила к регистратору, возвращалась, озабоченно качая головой.
— Как это можно — заставлять так долго ждать! Я с работы отпросилась.
Оказалось, она турецкая киприотка. Сломала запястье, споткнувшись об игрушечную пожарную машину внука. Начались осложнения, теперь ей грозила операция.
Турчанка похлопала по своей сумке:
— Вот, принесла подарок врачу.
Шарлотта обозначила удивление.
Женщина тихонько открыла сумку и показала бутылку виски «Феймос гроус».
— Подарю доктору, и он устроит мне операцию поскорее, без очереди.
— Вообще-то, мне кажется, что так не делается, — позволила себе заметить Шарлотта.
— Еще как делается, — сладко улыбнулась женщина.
Шарлотте показалось, что здесь проявляется скорее простодушие, чем привычка хитрить и жульничать. Она не стала продолжать эту тему, они просто поделились друг с другом опытом хождений по врачам, тут и подошла соседкина очередь. Она вышла из кабинета довольно быстро. Шарлотте ужасно хотелось узнать, при ней ли бутылка виски или уже нет.
К тому времени, когда прозвучало имя Шарлотты, она уже настолько свыклась со своим пребыванием в коридоре, что даже удивилась вызову, восприняла его чуть ли не как помеху, вторжение в ее ожидание. Консультировал другой врач, не тот, что делал ей операцию. Конечно, Национальная служба здравоохранения очень заботится о том, чтобы мы познакомились с как можно большим количеством ее сотрудников.
Врач сказал, что все у нее идет хорошо. Подвижность неплохая. От боли, увы, никуда не денешься. Но пообещал, что со временем она станет слабее. С такими травмами, увы, основная терапия — это терпение.
Приятный человек. Скольким старым тетенькам с раздробленными бедрами он вот так лучезарно улыбался. Шарлотта стала потихоньку подниматься, чтобы попрощаться и уйти, и тут уронила сумку. Доктор бросился поднимать. Из сумки вывалился «Код да Винчи».
— О! — улыбнулся он, передавая ей книгу. — Это и в самом деле захватывающее чтение!
Ей оставалось лишь кивнуть и улыбнуться в ответ.
В метро и дома по вечерам Антон читал рассказы о семье муми-троллей. Он перестал скрывать, что читает детские книги, добродушно переносил подколы племянника и его друзей. Главное в том, что читательские навыки Антона улучшались не по дням, а по часам. На последнем уроке Шарлотта была просто поражена.
— Понимаете, мне же хочется узнать, что там будет дальше, — смеялся он.
— Погодите, к концу месяца вы у нас будете читать «Гордость и предубеждение», — пообещала Шарлотта.
Этот прорыв, ощущение быстро крепнущих сил напомнили ему детство, волшебное осознание того, что вот эти черные значки на листе бумаги могут разговаривать, что это слова, язык, связанные с тем, что произносят другие люди и он сам. Все повторилось теперь с другим языком. Наконец-то его буквы стали складываться в слова, проступил смысл. Как будто ты получил пропуск в иной мир, визу в другую страну. Он ездил по городу, исследовал этот новый язык, до него наконец докричалась реклама, добрались газеты.
Антону не терпелось похвастаться своими успехами перед Роуз, когда они встретились, чтобы купить шарф к жакету. Он прихватил с собой «Гардиан». Кроссворды все еще были ему недоступны, но кое-что он мог прочесть с налета и жаждал продемонстрировать это ей.
В эти дни Антон часто испытывал приятное волнение и сам себе удивлялся. Он до предела выматывался на стройке, и весь вечер уходил на восстановление сил. Не странно ли, что на фоне всего этого Антон временами испытывал необъяснимый подъем, остро ощущал радость жизни. Эти приступы счастья случались и проходили. Но он знал, что их регулярность свидетельствует о том, что к нему приходит что-то новое. Возможно, здесь у него начнется какая-то другая жизнь, все может сложиться очень хорошо.
Антон знал, что такое счастье. В сто жизни было много хорошего. Он мог радоваться, но вот сначала рухнул его брак. Оказалось, что жена больше не любит его. Когда она ушла, наступил долгий период пустоты. Он тянулся ото дня ко дню, без надежды, без радости. Антон жил, едва это замечая. Он работал, ел, спал — или не спал, — но во всем этом не было никакого смысла. Потом он потерял работу, не смог найти другую, и вот это, как ни странно, и стало подсказкой, спусковым крючком. Он сказал себе, что надо что-то делать. Действовать.
И вот Антон здесь. Работает, восстанавливается. Читает детские книжки. Вбирает в себя здешний воздух.
Джерри любит петь. Он и основал здешний хор. Для Шарлотты это была еще одна необычная грань его натуры. Ни в каких других коллективных песнопениях он никогда не участвовал, и никто ни разу не слышал, чтобы он пел дома, к примеру в ванной или за работой в своем сарае, но у него определенно был хороший тенор. Раз в две недели Джерри исчезал на вечер, а дважды в год Шарлотта и Роуз слушали ораторию «Мессия» или реквием в большой викторианской церкви, находящейся в нескольких милях от дома. Шарлотта, а может быть, и Роуз смотрели на знакомое лицо среди других с некоторым удивлением — у всех у них ритмично открывались рты. Это было так… активно, экспрессивно, словом, весьма непохоже на Джерри. Но он пел, и это вызывало уважение. Казалось бы, страсть и духовный напор религиозной хоровой музыки должны быть ему совершенно чужды. Возможно, именно этот момент его и привлекал. Во всяком случае, хор был важен для Джерри, и он получал от пения большое удовольствие.
Поэтому в хоровые вечера Роуз рано готовила ужин, после чего Джерри исчезал, притом в приподнятом настроении. Сейчас, как выяснила сегодня Шарлотта, они репетируют «Илию» Мендельсона.
Она была рада, что съездила в больницу утром и теперь, когда Джерри ушел, могла побыть с Роуз.
— Доктор очень оптимистично настроен. Я чувствую, что скоро можно будет перебираться домой.
Роуз пристально посмотрела на нее:
— Он сказал, что ты можешь уже обходиться без костылей?
— Нет, но…
— Все остальное — не довод, — отрезала Роуз.
— Ты, кажется, подстриглась. Из-за этой проклятой травмы я совершенно зациклилась на себе и только сейчас заметила. Очень мило. Ты выглядишь такой юной.
— Ага. — Роуз бросила беглый взгляд в кухонное зеркало. — Так и было задумано.
— Скажи мне, Джерри всегда пел? — продолжала Шарлотта.
— Периодически. Когда голос хоть как-то звучал. А почему ты спрашиваешь?
— Просто так.
— Я знаю, это несколько не в духе Джерри, — сказала Роуз. — Нам всем иногда надо делать что-то необычное для себя. Вот мне, например, возможно, стоило бы заняться спортом.
— Не думаю. По-моему, спорт никогда не был твоей сильной стороной.
— Именно поэтому. Можно начать шить или вышивать. Но я не отклоняюсь от своего пути, правда? Совершенно предсказуема.
Шарлотта внимательно посмотрела на свою дочь. Что-то с ней происходит. Хорошее? Плохое?
— Напротив, ты удивляешь меня прямо сейчас.
Роуз рассмеялась.
— Насколько я понимаю, для Джерри хор имеет терапевтическое значение. Выводит его к людям. Он ведь никогда не был завсегдатаем пабов.
— Когда-то вы много гуляли вместе.
— Гм. Похоже, это в прошлом.
