Джереми был на подъеме. Как все-таки забавно. Весенний вечер в Париже с хорошенькой женщиной, а то, что она много лет была его женой, только еще больше возбуждает. Конечно, в самом Париже всегда есть что-то волшебное. Интересно, оказывает ли город такое же влияние на парижан? Пребывают ли они постоянно на седьмом небе? Наверное, нет. Такая атмосфера сознательно культивируется для туристов. А французские женщины! Вон та девушка — боже мой! А вот эта дама за соседним столом, ей же не меньше пятидесяти, а вы только посмотрите на нее! Да, кстати, и Стелла выглядит очень даже неплохо, черное платье так удачно подчеркивает фигуру. Забудем о французских женщинах — слава богу, у нас есть свои.
Платье было экстравагантным. Стелла вдруг поняла, что ей совершенно нечего надеть, а Париж есть Париж, тут нужно что-то особенное. Она поспешила в свой любимый бутик. Платье было действительно дорогое, зато такое как надо. Джереми оно очень понравилось. И как им хорошо вместе — она так не смеялась уже целую вечность. Какой чудесный вечер. Но что же будет? Господи, что мы делаем?
Она сказала это вслух, за кофе, вдруг почувствовав недоверие к происходящему, даже панику.
— Что мы делаем, дорогая? — переспросил Джереми. — Мы просто чудесно проводим время и через пару минут вернемся в отель, где нам будет еще лучше. Но сначала немного пройдемся вдоль Сены. Не будем спешить, давай смаковать этот вечер. А чем займемся завтра? Поедем в Версаль? В центр Помпиду? Мне всегда нравился музей Клюни.
Он и сам не до конца понимал, что они делают. Что это? Примирение? Новый роман? Что бы ни было, это ужасно увлекательно. Зачем все портить анализом?
Мэрион поняла, что скучает по своим полякам, по их дружественности, приветливости. Теперь не надо было думать о квартире в Хэмпстеде, пропадать там днями, и в ее жизни образовалась пустота. Ни одного крупного проекта, вообще практически никакой работы. Средства массовой информации твердили, что она всего лишь жертва кризиса, такая же, как многие рабочие и служащие, все те, кто теперь не в состоянии оплатить ипотеку. Джордж Харрингтон шествует рука об руку с кризисом, и оба ухмыляются.
«Это не моя вина, — говорила она себе. — Я по-прежнему хорошо делаю свою работу. Я просто единичка, циферка в статистических колонках. Мой случай — одно из печальных последствий финансовых махинаций».
Мэрион от души надеялась, что Харрингтона поместили в сырую и неуютную камеру. Будут ему теперь эскалопы «Бриттани», филе «Джон Дори» и копченые цыплята в горшочке.
Но долг все рос, банк угрожающе ворчал и скалился, а притока средств по-прежнему не было. Что делать? Реализовать активы? Расширить ассортимент? Единственный ее актив — это дом, он же офис. Диверсификация? Что ж, это вариант. Но как, спрашивается, она могла расширить свое дело? Мэрион позвонила Джереми, ей нужно было с кем-то поговорить. Пригласила его вечером. Купила лосося, первую в этом сезоне клубнику, хороший сыр — подразним кризис.
Джереми был в приподнятом настроении, принес вино и раздражающую атмосферу ликования.
— Жизнь прекрасна, не правда ли!
Мэрион, которая в данный момент этого совсем не ощущала, пристально посмотрела ему в глаза.
— Как скажешь. Ну что, разобрался со своей чеширской распродажей?
— Чеширской распродажей? A-а, да. Открываю? — спросил он, взяв бутылку.
За лососем она сказала:
— Я подумываю о расширении сферы услуг. Заказов мало. Вернее, их совсем нет. Может быть, буду продавать кое-что в розницу. Можно попробовать поискать за границей — на французских барахолках, например. Мы могли бы заняться этим вместе. Для тебя там тоже нашлось бы что-нибудь интересное.
Джереми наморщил лоб:
— Что ж, это мысль. Конечно, евро сейчас довольно стабилен. Там платили бы лучше.
Она рассчитывала на больший энтузиазм.
— Еще у меня возникла идея превратить демонстрационный салон в магазин. Продавать вещи в розницу. Специализация — французский провинциальный стиль.
Он явно сомневался:
— Это целое дело, дорогая. А места тебе хватит?
— Надо будет подумать о расширении. О более просторном помещении.
Джереми поджал губы:
— Гм… Большие затраты.
— На тебя непохоже, — заметила Мэрион. — Мне казалось, ты любишь риск. Или ты думал, я сдамся? — спросила она довольно зло.
Он был оскорблен ее тоном и обиженно ответил:
— Вовсе нет. Просто я не хотел бы, чтобы ты потерпела крах.
— Это уже случилось. Я не могу придумать, как выпутаться из этой истории с банком.
— Не расстраивайся так! Ты всегда сумеешь обвести их вокруг пальца. Не волнуйся! Я уверен, со дня на день ты получишь хороший денежный заказ. Вот увидишь.
Было ясно, что на эту тему он больше говорить не хочет. Его опять охватила эйфория. Джереми почему-то стал рассказывать о музее Клюни в Париже, об удивительных гобеленах, о том, как ему пришла мысль сделать огромные фотографии этих гобеленов и завесить ими стены магазина, создать, так сказать, атмосферу. Это будет потрясающе…
Мэрион слушала молча. Она уже сожалела, что позвала его сегодня вечером. Давно пора понять, что способность к сопереживанию — не самая сильная сторона Джереми.
Марк продолжал неспешно работать над архивом. Иногда из этой кучи мусора вдруг раздавался голос. Чистый, ясный голос из 1965 года, например, потом из 1979-го или из 1985-го. Голоса жаловались, угрожали, спорили. Один особенно привлек его внимание: «…бессовестно… целые абзацы заимствованы… посягательство на интеллектуальную собственность… откровенный плагиат». Вот как? Плагиат? Марк прочитал дальше, потом еще раз просмотрел текст уже внимательнее. Автор письма был известный ученый, он переписывался с Генри в конце 1970-х. Речь шла о недавно опубликованной работе коллеги-историка. Корреспондент Генри уверял, что эта книга поразительно похожа на его собственную более раннюю публикацию по той же теме. Тот и другой давно мертвы, но их работы можно найти в соответствующих источниках. Марк всерьез заинтересовался.
Конечно, было бы куда интереснее, будь они живы. Разворошить этот муравейник. Но и так хватит на пикантную статейку в одном из научных журналов — подвергнуть сомнению классическую работу, усомниться в, казалось бы, незыблемой репутации, сделать так, чтобы его собственное имя стало знакомо читателю и, что важнее, научному миру. Разумеется, если Генри окажется сговорчивым.
Марк показал письма Генри.
Тот был слегка удивлен.
— Я и забыл обо всей этой возне, о препирательствах старика Джорджа Беллами с Картером насчет того, кто же из них написал монографию о парламентской реформе девятнадцатого века. Это, конечно, совсем не моя область, но моего мнения очень даже спрашивали. Беллами, помнится, хотел, чтобы я начал крестовый поход против Картера.
— И вы начали?
— Боже упаси! Нет, конечно. Мне было чем заняться.
— А он?
— Нет-нет, у него на это пороху не хватило бы. Беллами всегда был какой-то бесхребетный.
— Там действительно имел место плагиат, как вы думаете?
— Вполне возможно, — жизнерадостно кивнул Генри. — Этого всегда хватало. А почему вы спрашиваете?
Марк изложил ему свою идею статьи для одного из научных журналов, с использованием обнаруженных писем. Бросить тень на классический труд Картера о реформах. Затеять полемику.
Генри был заинтригован.
— Репутация Картера не устоит. Мне никогда не было до него никакого дела, должен сказать. Надеюсь, моя фамилия будет фигурировать в статье?
