же. Остальное непроницаемо. И это правильно. Мы их родили, да. Но проект не наш.
Роуз чем-то взволнована? Возможно. Ведь почти все люди постоянно волнуются. Вполне человеческое состояние. Люси? Джеймс? У самой Роуз какие-то проблемы? Нет, она сказала бы. Видимо, ничего серьезного. Но все равно Шарлотта беспокоится за нее. Да, конечно, и это тоже вполне естественно. По десятибалльной шкале беспокойств тревога за детей — это десять баллов. Денежные дела — пять-шесть. Здоровье — колеблется в зависимости от степени серьезности проблемы. Расстраиваться из-за мелких бытовых неудобств — это уже распущенность. Наплевать, что на кухне течет кран.
Шарлотта размышляет о том, что в старости волнения имеют свою, особую окраску. Как если бы электроны побежали по проводнику в обратном направлении. Все мы с годами впадаем в солипсизм, но, как ни странно, наши беспокойства в основном сосредоточены вне нас самих. Неприятности со здоровьем в старости неизбежны, даже предсказуемы. Мы «беспокоимся о близких» — формулировка, надоевшая не меньше, чем «закрыть тему», — о всеобщей деградации, о том, что шестнадцатилетние втыкают друг в друга ножи, а двадцатилетние не могут найти работу. О том, что воробьи куда-то пропали, а бабочек стало мало, об окружающей среде, о том, что творится с языком, о книгах, которые никто не читает, о людях, которые не читают книг.
Все это совершенно непродуктивно, не более чем потакание своим прихотям. Оставьте ножи полиции, а окружающую среду — Королевскому обществу охраны птиц. Если люди не читают, значит таков их выбор, а неистребимая, пожизненная привычка к чтению тоже, может быть, своеобразный недуг.
Шарлотта убирает посуду после завтрака, кормит кошку. Джерри ушел на работу, Роуз едет к его светлости. Перед Шарлоттой, зевая от скуки, лежит утро. Что делать? Слава богу, боль сегодня приглушенная. Может, предпринять вылазку в библиотеку, невзирая на запрет Роуз?
Антон играет в покер с племянником и ребятами. Ему катастрофически не везет, он уже должен выставить полдюжины банок пива. Ребята говорят, что сам виноват, не может сосредоточиться, играет «грязно». Антон смеется. У него болят ноги и спина, как всегда после работы. Ничего, он привык не обращать на это внимания.
«Не думай о ней», — говорит он себе, но все бесполезно.
Конечно он о ней думает. О том, что она сказала, о том, что осталось невысказанным.
«Так не пойдет, — говорит он себе. — Ты прекрасно это знаешь».
Конечно знает, но это ничего не меняет.
«Это как снова почувствовать себя хорошо после долгой болезни, — думает он. — Нет, даже больше: снова ощутить себя живым. Я уже забыл, как это…»
Антон посылает племянника за пивом, предлагает сыграть еще партию, старается предельно сосредоточиться. На этот раз он разбивает их наголову. Все ужасно веселятся. Мол, что это вдруг нашло на нашего дядюшку? Да он просто в ударе и что-то от нас скрывает! Ну-ка, давай, дядя, выкладывай. Ты выиграл в лотерею? Или задумал убить своего мастера?
Роуз набирает очередную порцию мемуаров. Наберет абзац, сделает паузу, посмотрит в окно.
«Да, я думаю о нем, потому что не могу иначе».
Это, собственно говоря, даже не мысли. Он просто все время здесь — его лицо, голос, то как он смотрит на блюдо XVII века, как его рука лежит на ее запястье. Он заполняет ее сознание, занимает все ее время.
Нет. Хватит. Не будь ребенком, Роуз. Этого нет, потому что этого не может быть.
Не может? Но такое случается с другими. Иная жизнь. Совсем не такая. Та, в которой есть он.
Она печатает: «Мой опыт общения с Гарольдом Макмилланом, пусть и прерывистый, позволяет мне…»
Антон поворачивается к ней. Она улыбается. Снова и снова.
Он спрашивает:
— Вы не хотите говорить об этом?
Дверь открывается. Это Марк.
— Роуз, извините, что отвлекаю, но вы все равно сделали перерыв, как я вижу. Где у нас папки- файлы?
Роуз отвечает ему, что в данный момент таких нет в наличии, и предлагает взамен папку- конверт.
16
Работа над базой данных застопорилась, потому что Марк трудился над статьей о плагиате.
— Я думаю, это сейчас важнее — как затравка для мемуаров. Пора начать нагнетать интерес к ним.
Генри согласился и тоже засел за работу. Однако возникли некоторые разногласия относительно того, где опубликовать статью. Похоже, старик не понимал, что репутация давно умершего ученого вряд ли заинтересует массового читателя.
— Но почему нет? Я думал, ради этого мы все и затеваем.
Вообще-то, все устроено ради небольшого скандальчика в узких кругах, в результате которого Марка заметят и начнут связывать его персону с именами людей, влиятельных в научном мире. Но Генри вовсе не обязательно знать об этом.
— Выставить репутации настоящих ученых напоказ черни? — Марк нахмурился. — Не будет ли это несколько… безвкусно? Мне представляется, что лучше устроить мощный выброс из какой-нибудь академической трубы, отдать статью в научный журнал. Нам ведь понадобятся эти люди, когда выйдут мемуары, так?
— Мое имя в статье прозвучит… достаточно громко?
— Разумеется. Это же и есть наша цель.
Генри сиял от удовольствия. Какая удача, что юный Марк появился в его жизни. Теперь Генри уже затруднился бы припомнить, как и почему это получилось. Ах да, вся эта чепуха с телевидением! Хорошо все-таки, что он не стал в это ввязываться — совершенно провальный путь для человека масштаба Генри. Нет, мемуары — вот что сейчас главное. Ступай, милый мальчик, берись за дело.
Генри взял ручку и чистый лист бумаги. Сегодня — Тревор-Роупер. Как человек и как ученый. Хорошо, что его уже нет на свете. Пиши что хочешь.
Марк, напротив, не собирался писать ни слова, пока не почувствует ответного интереса редактора. Поэтому он ограничился тем, что составил завлекательное предложение и разослал его по нескольким адресам. Марк собирался сделать еще пару звонков. Он знал, что хорошо умеет болтать по телефону, и надеялся, что добьется приглашения в какую-нибудь редакцию для переговоров. Только получив надежные гарантии, Марк приступит к статье. А пока он будет работать над своей диссертацией, притворяясь, что пашет на Генри. Старик никогда не узнает о том, что именно набирает Марк на своем ноутбуке в его гардеробной в Лэнсдейл-Гарденс.
Мэрион села за столик на тротуаре рядом с кофейней неподалеку от Хаттон-гарден. Сумочку она не поставила на стол и не положила на стул рядом, а держала на коленях. Там, в сумочке, лежала небольшая коробочка, а в ней — драгоценности, доставшиеся Мэрион от матери: жемчужное ожерелье, серьги с бриллиантами, брошь с бриллиантами и сапфирами.
Носила ли она их? Практически нет.
Будет ли ей их недоставать? Пожалуй, нет.
Ей уже попалось несколько ювелирных скупок, но она не зашла ни в одну из них. Противно даже думать о том, что придется достать коробочку и выложить ее содержимое на прилавок, чтобы какой-то мерзкий тип цепким и неприятным взглядом разглядывал его. Продав драгоценности, ей не удастся погасить задолженность банку, но, по крайней мере, Мэрион будет знать, что хоть что-то сделала. Поступок,
