После Никиты она была второй, кто обратил внимание на последовательность в выборе прически. При виде валерьянки, которую я на всякий случай поднес мамке, она заливается слезами пуще прежнего. Теперь мне предстоит выслушать текст, знакомый до боли, как и невыносимый, запах валерьянки.
— Ты же говорил, что из-за жары сбрил, Рыжик? Знаешь, когда ты маленьким был, я так ужасно уставала, работы много было, а ты часто болел, я думала, что с ума сойду. Если бы не бабушка, я бы не выдержала. А домой приходила, гладила твой рыжий пушок и успокаивалась. Рыжик, что же ты сделал с собой? — она снова всхлипнула.
Что могу я на это сказать? Что ответить?
— Мамка, ты только не плачь. Надо мной в школе все кому не лень смеются над тем, что ты называешь рыжим пушком. Мне уже и драться из-за этого надоело. А так ходить, — я провел руками по голове, — круто и стильно.
— Я так думаю, что ты это делаешь из-за моды, — утешилась она. — У тебя просто переходный возраст. Носили же в наше время мои ровесники длинные волосы и слушали рок — выросли и из рока и из длинных волос. Скоро станешь совсем большим, и все будет нормально, правда же?
Вечер заканчивается мирным соглашением: включаю видик, и мы садимся за любимые мамины советские фильмы… Купить бы ей двд-плеер, смотрели бы фильмы на дисках.
Глава 3
НОЯБРЬ
С утра пасмурно. Впрочем, с утра ли — уже и не припомнить, когда начался сезон дождей, а до снега все еще далеко. Потому я и не люблю осень. Слякоть, непогода круглыми сутками. То ли дело зима или лето — природа раскрывает объятья. Летом солнышко греет, на речку можно сбегать, в лес. Зимой — лыжи, каток, снегопад — красота!
Сегодня день Народного единства — это новый праздник, который в России отмечается совсем недавно и Учитель говорит, что в этот день мы должны показать, что русский народ сплочен, как никогда. Будет митинг, который объединит всех истинно русских, и наш клуб тоже будем там. Должны же мы выразить свои мысли вслух, достучаться до народа. Нас обязательно должны понять: мы хотим России для русских. Не хотим видеть нашу родину грязной и черной.
Я подхожу к своему клубу одним из первых, но через десять минут народ начинает подтягиваться. К двенадцати уже собираются все, подходит и Учитель с Никитой. Никита раздает нам плакаты, каждому вручает с десяток листовок. Учитель и накануне инструктировал нас, как надо вести себя на митинге, но считает нужным еще раз предупредить:
— Никаких драк с милицией, вы не какое-нибудь хулиганье, так что ведите себя так, чтобы мне не пришлось краснеть за вас. Всем понятно? — услышав в ответ дружное «да», он продолжает тоном мягче: — Это первое мероприятие такого уровня, куда позвали наш клуб, шутка ли, митинг пройдет на Болотной площади, совсем рядом с Кремлем, в центре Москвы. Осознаете?
Мы дружно вышагиваем к метро, и хотя команды «марш» нет, но стараемся идти в ногу. Вроде все смеются и шутят, но напряжение чувствуется. Это видит и Учитель:
— Орлы, а чего носы повесили? Сегодня же праздник, не в Мавзолей идем, а на площадь отмечать. Кто в детстве с родителями ходил на Красную площадь Первомай отмечать? — я оглянулся и понял, что всего несколько ребят подняли руки. — Вот вам и повод наверстать моменты, упущенные в детстве. Только вопрос тут не детский. Либо мы, либо нас.
Тут подъезжает поезд, и мы набиваемся в него. Как всегда, вагон был полон, но, странным образом, вокруг нас пустота. Я ловлю на себе испуганный взгляд молоденькой девчонки, и отворачиваюсь, думая, что этой дуре надо объяснить — не меня бойся, а черного, если он окажется рядом. Вадька сразу усаживается на свободное место и теперь зовет Учителя:
— Присаживайтесь, Учитель, — и вскакивает. Ишь! как выслужиться хочет перед ним.
— Я еще не так стар, и постоять могу. А вот ты, мать, проходи, присаживайся, — и он бережно подводит бабульку, которая трясется, боясь упасть, потому что не достает до поручня, он говорит внушительно: — Старость надо уважать.
Мы доезжаем до Кольцевой, потом до Боровицкой и вот уже мы на Болотной площади, я здесь бываю частенько, но никогда не видел столько ребят моего возраста. Мы где-то похожи друг на друга и это меня радует, значит я не одинок. Вон, сколько людей разделяет мои убеждения. Учитель нас предупреждает, чтобы мы прикрыли лица шарфами.
— А почему, Учитель? — это Денис делает шаг вперед. — Нам же нечего стыдиться.
— Точно подмечено, Денис, нам стыдиться нечего. Но тут будет толпа журналюг, которые будут вынюхивать материал для сенсации, а разве нам нужна известность? Разве мы потому сюда пришли? Нет, не потому! Мы чистильщики, и не слава, не деньги нам не нужны, — все это Учитель говорит громко, перекрикивая шум толпы. — И еще учтите, если затеряетесь, то либо домой сами добираетесь, либо в десять все собираемся перед памятником Репину.
На плакате, который держали мы с Федькой черными буквами на красном фоне значилось: «Родись на Руси, Живи на Руси, Умри за Русь». Остальные плакаты и призывы были как-то помельче, но смысле был тот же самый, нет на свете ничего важнее родной страны. Я думал, что кроме нас, молодых никого не будет, но я ошибался, были среди нас и старики. У них в руках картонки с корявыми надписями, но они очень понятны. У меня на глаза наворачивают слезы, даже старушки понимают, что Россия гибнет, а правительство ничего не делает.
— Ты чего это? Ревешь? — меня тычет Борька, стоящий рядом.
— Обалдел? Это от ветра, — на самом деле сегодня дождь со снегом и погода не то, чтоб радует.
Мы скандируем «Россия!» Нас на площади тысячи и тысячи, многие в камуфляже, в армейских сапогах. Каждый из них — мой брат. И я брат каждому. Российский триколор везде развевается. Мне кажется, сейчас мы такая сила — любые горы нам по плечу. Всюду журналисты и камеры, я радуюсь тому, что моего лица не видно, мамка умрет, если меня увидит на митинге. Учитель, как всегда, прав. По периметру стоят менты, не вмешиваются ни во что, но и к нам не цепляются. То ли нас охраняют, то ли от нас охраняют.
Под конец митинга объявляют, что будет концерт группы «Коловрат». Вокруг слышатся крики восторга, я еще не знаю, что это за группа, но вслушиваясь в слова, завожусь.
Я выкрикиваю эти слова, куда громче, чем они бьют из динамиков, я заглушаю своими криками все вокруг.
Мы уже расходимся, но я чувствую такой подъем, такую энергию — на все готов ради России.
По дороге домой половины ребят нет с нами, где-то даже Федьку потерял, но я еду с Учителем и несколькими ребятами. Мы все возбуждены, в нас горит огонь, который уже никогда не погаснет. Я никогда не стану прежним, словно хищник, попробовавший человеческую плоть. И у всех в глазах я вижу тот же огонь. В вагон заходит мятый чернявый старый мужичок с какой-то соломенной корзиной, и пахнет от него землей, потом и чем-то еще, от чего меня просто тошнит. Но в руках у него мобильный и последние слова, что мы слышим, это «Гамарджоба, генецвале». Учителя от отвращения даже передергивает и это видно по его лицу. Мужик, завидев нас, вжимается в дверь вагона, но уже поздно, поезд тронулся. На две минуты он заперт с нами. Мы только ждем знака Учителя, чтобы разобраться с этим сыном кишлака, так неразумно покинувшем свою малую родину. Учитель успокаивает нас:
