Никто не думал на земле,
что прилетели марсиане.
Они спросили, сев на поле:
— А далеко ли до земли?
Крестьяне, окружив толпою,
в милицию их повели.
Худых и несколько обросших.
В рубахах радужной расцветки.
Ведь это, может быть, заброшены
агенты чьей-нибудь разведки.
В этом стихотворении, как и в других, Уфлянда увлекают не марсиане, а земляне — крестьяне, которые, допросив пришельцев 'на трех наречиях: / мордовском, русском и на коми', быстро приходят к выводу, что 'прилетевшие [ — ] веселые / и неопасные ребята'. Видимо, сразу же за пределами стихотворения марсианам предложат присоединиться к веселию Руси.
Помня, что ирония Уфлянда не обязательно означает отрицание, взглянем на еще одно стихотворение о крестьянах:
Крестьянин крепок костями.
Он принципиален и прост.
Мне хочется стать крестьянином.
Вступив, если надо, в колхоз.
Судьба у крестьянина древняя.
Жать. В землю зерна бросать.
Да изредка время от времени
Россию ходить спасать.
От немцев, варяг или греков.
Ему помогает Мороз.
Я тоже сделаюсь крепок,
принципиален и прост.
(1958)
Уфлянд родился на свет с выдающимся запасом добродушия. Перед сеансами в советских кинотеатрах показывали официальную кинохронику. Все терпеливо скучали, а Уфлянд вглядывался в сановных стариков и умилялся. Вот какую пару портретов можно найти у него:
Люблю особенно те кадры кинохроники,
где снят товарищ Ворошилов.
Седой.
В дипломатическом костюме.
Усы.
В больших и черных мало проку.
Я думаю —
пусть он на время умер —
в Союзе станет очень плохо.
Кто стал вручать бы ордена?
Старушкам руки целовать при этом?
Насколько б хорошо решал дела
Президиум Верховного Совета?
Его большая нужность в этой роли
не сразу умещается в мозгу.
Мне, посмотрев такую кинохронику,
обычно хочется в Москву.
('Исповедь любителя кино'
('Хотя в кино нередко плачут дети…'), 1957)
И о другом номинальном главе государства:
Ах! Лучше б умерла Елизавета,
бельгийская старушка-королева.
Бабуся мне не сделала худого.
Но также и не сделала добра.
Мне с нею было б даже неудобно
под ручку выйти со двора.
Тем более на танцы, на каток.
Морщинистая, седенькая, хроменькая.
Ее бы сразу свел с ума поток
прохожих у кинотеатра 'Хроника'.
А в королевской форменной скуфейке,
в фамильных старомодных украшениях
от пирожка за сорок три копейки
старушка б отказалась с отвращением.
('Смерть любимой', 1959)
Возможно, я перенасыщаю этот небольшой текст цитатами, но в том-то и дело, что, вспоминая стихи Уфлянда, трудно остановиться. Вот уж plaisir du texte так plaisir! Тридцать лет тому назад в Энн-Арборе мы сидели втроем у меня — я, Бродский и один наш тамошний знакомец, тоже недавний эмигрант, инженер на фордовском заводе. Я сказал, что собираюсь под эгидой 'Ардиса' издать книжку Уфлянда. Иосиф тут же прочитал свое любимое:
Мир человеческий изменчив
по замыслу его когда-то сделавших.
Сто лет тому назад любили женщин.
А в наше время больше любят девушек.
Сто лет назад ходили оборванцами,
неграмотными,
в шкурах покоробленных.
Сто лет тому назад любили Францию.
А в наши дни сильнее любят Родину.
Сто лет назад в особняке помещичьем
при сальных, оплывающих свечах
всю жизнь прожить чужим посмешищем
легко могли б вы.
Но сейчас,
сейчас не любят нравственных калек.
Веселых любят.
Полных смелости.
Таких, как я,
