— Э, да твоя кровь холодна, как у игуаны.
Собственные слова отчего-то показались мне такими смешными, что я расхохотался, едва не свалившись с низенького табурета.
Моя собеседница выждала, пока я отсмеюсь, и спокойно, словно ее и не прерывали, продолжила:
— Так что давай лучше заключим тайное соглашение. Обязуемся если не помогать, то по крайней мере не вредить друг другу. И скрепим его таким образом, что уже не сможем нарушить.
— Интересно, что ты имеешь в виду? Мы ведь оба показали себя вероломными и недостойными доверия. Разве не так, Малинцин?
— Сейчас мы с тобой отправимся в постель, — спокойно пояснила она, и от неожиданности я и вправду слетел со стула.
Малинцин подождала, давая мне время подняться, но поскольку я, дурак дураком, так и сидел на полу, спросила:
— Эй, Микстли, ты пьян?
— Наверное, — отозвался я. — Мне померещилось что-то невообразимое. Послышалось, будто ты предложила, чтобы мы…
— Это тебе не послышалось! Я действительно предложила, чтобы мы провели вместе ночь. Белые люди по отношению к своим женщинам даже более ревнивы, чем наши мужчины, поэтому, если все выйдет наружу, Эрнан убьет и тебя, и меня — тебя за то, что посмел посягнуть на меня, а меня за то, что согласилась. Те четверо стражей, что стоят снаружи, всегда смогут подтвердить, что я провела немало времени наедине с тобой, в темном доме, а выйдя отсюда, не злилась и не возмущалась, а довольно улыбалась. Разве это не свяжет нас? Причем нерушимо? Никто из нас не решится повредить другому, ведь если один проболтается, то этим погубит обоих.
Рискуя тем, что гостья может сейчас рассердиться и уйти, я сказал:
— Конечно, в свои пятьдесят четыре года я еще не совсем обессилел, но уже не бросаюсь на каждую женщину, которая себя предлагает. Мужские способности у меня сохранились, но теперь к ним прибавилась еще и разборчивость. — Мне хотелось, чтобы мои слова звучали серьезно и с достоинством, но поскольку я произносил их, сидя на полу, да еще 11 икая, это несколько уменьшило впечатление. — Как ты сама заметила, мы с тобой друг друга не любим. Хотя, пожалуй, это еще очень мягко сказано. Взаимное отвращение — вот самое точное описание чувств, которые мы оба испытываем.
— А кто спорит? — отозвалась она. — Я ведь не прошу тебя полюбить меня всем сердцем, а предлагаю лишь совершить акт, который нас свяжет. Если же личная неприязнь имеет для тебя такое значение, так ведь здесь почти темно. Ты можешь представить на моем месте любую женщину, какую тебе угодно.
«Пожалуй, — подумалось мне, — чтобы удержать тебя здесь, можно пойти и на это». Вслух, однако, я сказал совсем другое:
— По возрасту я вполне мог бы быть твоим отцом.
— Ну так и вообрази себя им, если тебе по нраву кровосмешение, — невозмутимо ответила Малинцин. Потом она хихикнула: — Насколько мне известно, ты действительно мог бы быть моим отцом. Ну а я могу притвориться кем угодно и изобразить что угодно.
— Вот и прекрасно, — сказал я. — Что мешает нам с тобой прикинуться, будто мы действительно вступили в непозволительную связь. Проверять ведь все равно никто не станет. Посидим тут с тобой, поболтаем, а твои стражи будут знать, что мы оставались в доме вдвоем. Хочешь октли?
Я, качаясь, направился на кухню и, перебив в темноте несколько горшков, вернулся по стенке с еще одной чашей. Пока я наливал ей напиток, Малинцин размышляла вслух:
— Я помню… ты говорил, что у нас с твоей дочерью одинаковое имя, дающееся при рождении… Значит, она сейчас была бы одного со мной возраста.
Я сделал еще один большой глоток октли, и она тоже пригубила из своей чаши, вопросительно склонив голову набок:
— Ты играл со своей дочкой в какие-нибудь игры?
— Играл, — сказал я глухо. — Но не в те, о которых ты думаешь.
— Ни о чем я таком не думала, — промолвила Малинцин невинным тоном. — Мы просто болтаем, ты же сам это и предложил. Так в какие игры вы играли?
— У нас была игра под названием Икание… тьфу, не то. Я хотел сказать не Икание, а Извержение. Мы играли в Извержение Вулкана.
— Я про такую никогда не слышала.
— Игра простенькая, но забавная. Мы сами ее придумали. Сначала мне надо было лечь на пол… вот так.
Я хотел показать как, но не просто лег, а шлепнулся с изрядным стуком.
— Видишь? Потом я сгибал колени — вот так, чтобы изобразить вершину вулкана. А Ночипа усаживалась сверху.
— Вот так? — спросила Малинцин, примостившись у меня на коленях. Она была маленькая, легонькая, да и вообще в темноте ведь не видно, кто именно сидит у меня на коленях.
— Да, — сказал я. — Потом я обычно начинал раскачивать дочку — это у нас было пробуждение вулкана, понимаешь… а потом — как ее сброшу…
С легким удивленным писком Малинцин соскользнула вниз, плюхнувшись на мой живот. Юбка ее при этом задралась, а когда я потянулся, чтобы помочь гостье сохранить равновесие, оказалось, что под юбкой ничего нет.
— Вот, значит, как происходит извержение, — тихонько сказала она.
Я давно уже обходился без женщины, и тело мое истосковалось по плотской близости, а опьянение никак не сказалось на мужской силе. Я погружался в лоно Малинцин так мощно и так часто, что, наверное, часть моего ума пролилась вместе с моим омикетль. В первый раз я мог бы поклясться, что действительно ощутил вибрацию и услышал грохот извергающегося вулкана. Если и Малинцин тоже почувствовала это, то ничего не сказала. Но после второго раза она ахнула:
Сегодня все совсем по-другому — почти наслаждение! Ты такой чистый… и пахнешь так приятно.
А после третьего раза, когда она снова обрела дыхание, Малинцин сказала:
— Если ты не… не будешь говорить о своем возрасте… никто и не догадается, сколько тебе лет.
Наконец мы оба выдохлись и лежали, тяжело дыша и переплетя свои тела. Лишь мало-помалу я начал осознавать, что в комнате стало светлее. И, наверное, испытал своего рода потрясение, увидев рядом с собой лицо Малинцин. Спору нет, это соитие было больше чем просто удовольствие, но сейчас я впал в некое состояние отрешенности и, словно глядя на себя и на все это со стороны, подумал: «Неужели я делал все это с ней? С женщиной, которую ненавидел столь страстно, что оказался виновным в смерти ни в чем не повинной незнакомки…»
Но какие бы другие мысли и чувства ни появлялись у меня в момент возвращения к действительности и частичного протрезвления, самым первым было простое любопытство. «Интересно, почему это сделалось так светло, не может же быть, чтобы мы с ней совокуплялись всю ночь?»
Я повернул голову к источнику света и даже без кристалла увидел, что в дверях комнаты с зажженной лампой стоит Бью. Давно ли она там стоит — об этом можно было только догадываться. Бью покачнулась в проеме и без гнева, но с глубокой печалью спросила:
— Ты можешь… заниматься этим… когда убивают твоих друзей?
Малинцин небрежно повернулась и глянула на Ждущую Луну.
Меня не особенно удивило, что эту женщину ничуть не смутило возвращение законной супруги, но, признаться, я ожидал, что слова о гибнущих друзьях вызовут хотя бы возглас удивления. Услышал я, однако, совсем другое:
— Аййо, вот это здорово! Значит, наша сделка скреплена еще надежнее, чем я могла надеяться.
Малинцин спокойно встала, считая ниже своего достоинства прикрывать влажно поблескивавшее тело. Я в отличие от нее сразу схватил свою накидку. Несмотря на стыд, смущение и не до конца выветрившийся хмель, у меня все-таки хватило духу сказать:
