тональматль и свой дар толкователя, выбирать младенцу имя, — проворчал старый писец. — Сам подумай, что получится, если родители станут просто приходить и заявлять мне, какое имя следует дать их ребенку. Это никуда не годится, господин воитель-Орел, не говоря уж о том, что ты хочешь назвать бедную малютку двумя словами на разных языках, которые, кстати, как имя ничего не значат. Почему бы не назвать ее Всегда Драгоценная или как-нибудь в этом роде?
— Нет, — решительно заявил я. — Я хочу, чтобы мою дочь звали Всегда-Всегда.
— А почему не Никогда-Никогда? — раздраженно буркнул он. — Как, по-твоему, я должен изобразить на ее странице священной книги символы имени, состоящего из одних отвлеченных понятий? Разве возможно изобразить лишенные смысла звуки?
— Они отнюдь не лишены смысла, господин тональпокуи, — с чувством возразил я. — Впрочем, поскольку мне и самому довелось поработать писцом, я заранее подумал над этим. — И с этими словами я вручил старику рисунок с изображением руки, державшей стрелу, на которой примостилась бабочка.
Он вслух произнес слова, обозначающие руку, стрелу и бабочку:
— Нома, чичикили, папалотль. Да, я вижу, что ты знаком с весьма полезным способом изображения звуков через изображения соответственно называющихся предметов. Да, действительно, первые звуки этих трех слов составляют «ночи-па». Всегда.
Он сказал это с восхищением, но без особой радости. И тут до меня дошло: старый мудрец просто боялся, что я не заплачу ему полную стоимость работы, поскольку самому тональпокуи оставалось лишь скопировать мой рисунок. Стоило мне вручить ему такое количество золотого порошка, которое с лихвой причиталось бы мудрецу за несколько дней и ночей изучения пророческих книг, как он мигом перестал ворчать и живо взялся за дело. С подобающим старанием и умением, используя даже большее количество кисточек и камышинок, чем было необходимо, он заполнил страницу своей книги соответствующими изображениями: начертал точку, пучок травы и затем дважды повторил символы, соответствующие звучанию слова «всегда». Так моя дочь получила официальное имя Ке-Малинали Цьянья-Ночипа, ну а мы для краткости называли ее просто Ночипа.
В то время, когда Мотекусома взошел на трон, столица Мешико Теночтитлан лишь наполовину оправилась после разрушения, причиненного великим наводнением. Тысячи ее жителей все еще ютились в тесноте, у тех своих родственников, которым посчастливилось сохранить крышу над головой, многие обитали в лачугах, сложенных из обломков и доставленных с материка листьев агавы, а то и просто ночевали в каноэ под мостами. Еще целых два года ушло на восстановление Теночтитлана под руководством Мотекусомы, и наконец-то в городе появилось достаточно жилья.
Попутно Чтимый Глашатай возвел на берегу канала, на южной стороне Сердца Сего Мира, прекрасный новый дворец для себя. То был самый большой, самый роскошный, самый великолепно отделанный дворец, когда-либо воздвигавшийся в здешних землях: он затмил собой городской и загородный дворцы Несауальпилли, вместе взятые. Собственно говоря, Мотекусома изо всех сил стремился превзойти Несауальпилли Тескоко, построив свой элегантный загородный Дворец на окраине того прелестного горного города Куауна-Уака, который я уже несколько раз упоминал с восхищением. Как, вероятно, известно господам писцам, впоследствии ваш генерал-капитан Кортес превратил этот дворец в свою Резиденцию, а тамошние сады и по сей день не имеют себе Равных.
Возможно, восстановление Теночтитлана продвигалось бы быстрее, да и все подданные Мешико чувствовали бы себя лучше, не будь Мотекусома чуть ли не с самого момента восшествия своего на трон постоянно занят какой-нибудь войной, а то и несколькими войнами одновременно. Как я уже говорил, первый удар он нанес по Тлашкале — эта земля уже не раз подвергалась нашим нашествиям, но так и не покорилась Мешико. В этом выборе не было ничего удивительного. Каждый новый юй-тлатоани почти всегда начинал свое правление со своего рода «разминки», а Тлашкала подходила для этого как нельзя лучше: находилась под боком и была исконным врагом Мешико, хотя, честно говоря, ее окончательное завоевание дало бы нам не так уж и много. В то же время Мотекусома был первым нашим правителем, украсившим свою загородную усадьбу обширными садами; туда свозились лучшие деревья со всего Сего Мира. Как-то он прослышал от некоего путешественника о примечательном дереве, которое росло только в одной маленькой области — на севере Уаксьякака. Путешественник, не обладавший особой фантазией, попросту назвал его «красным цветочным деревом», но описание растения заинтересовало Чтимого Глашатая. Если верить рассказам, цветки его напоминали миниатюрные человеческие ладони, а их красные лепестки выглядели как пальцы. Путник сказал, что, к сожалению, это необычное дерево растет во владениях ничтожного племени миштеков, и тамошний вождь или старейшина, старик по имени Сакикс, приберегает его для себя. Три или четыре дерева растут вокруг его убогой хижины, а сажать новые соплеменникам категорически запрещается.
— Причем, — пояснил странник, — дело не в том, что этот вождь желает один обладать диковиной. Из красного цветка получают ценное снадобье, позволяющее старому Сакиксу врачевать болезни сердца, не поддающиеся никакому другому лечению. Лечит он жителей всех окрестных земель, берет за это изрядную плату и не желает, чтобы у него появились соперники.
Говорят, услышав это, Мотекусома снисходительно усмехнулся и сказал:
— Если дело в простой жадности, то я предложу ему больше золота, чем он сможет заработать на своих деревьях за всю жизнь.
И Чтимый Глашатай действительно послал в Уаксьякак гонца, умевшего говорить на языке миштеков, с внушительным запасом золота и указанием купить, не торгуясь, одно из диковинных деревьев. Однако оказалось, что гордыня старого вождя превосходит его жадность. Посланец вернулся в Теночтитлан с запасом золота, не уменьшившимся ни на крупинку, и сообщением, что Сакикс надменно отказался расстаться даже с маленьким росточком. Тогда Мотекусома послал туда отряд воинов, уже без золота, а лишь с острыми кинжалами. Сакикс был убит, все его племя истреблено, а дерево с похожими на руки цветами вы и сейчас можете видеть в садах возле Куаунауака.
Впрочем, заботы Чтимого Глашатая не ограничивались только захватом новых земель. Когда он не строил честолюбивых планов и не старался развязать очередную войну или не руководил ею (а надо сказать, что командовал он не только из дворцов, а нередко и лично возглавляя свои армии), так вот, в оставшееся время он постоянно беспокоился по поводу Великой Пирамиды. Вам, господа писцы, может показаться, что я неудачно выразился, но именно так оно и было. Видите ли, нашему правителю казалось неправильным, что два раза в год, весной и осенью, когда длина дня равна длине ночи, в самый полдень, пирамида отбрасывала в одну сторону маленькую, едва заметную тень. А по мнению Мотекусомы, в эти дни храм не должен был отбрасывать вообще никакой тени. Поэтому Чтимый Глашатай полагал, что Великая Пирамида немного, может быть на ширину пальца или двух, отклонилась от правильного положения по отношению к тому, как движется Тонатиу на небосводе.
Надо вам сказать, что в таком положении Великая Пирамида благополучно просуществовала девятнадцать лет с момента ее освящения, а уж со дня ее закладки Мотекусомой-старшим и вовсе прошло больше столетия, и за все это время ни бог солнца, ни какой-либо другой бог не выказывали по сему поводу ни малейшего недовольства. А вот Мотекусому-младшего отклонение пирамиды от оси беспокоило очень сильно. Нередко он рассматривал величественное сооружение с таким хмурым видом, как будто прикидывал, не наподдать ли как следует ногой по одному из его углов, чтобы выровнять. Однако единственным способом исправить изначальную ошибку зодчего было снести Великую Пирамиду полностью, а потом выстроить ее заново, от самого основания и до вершины. Простым людям сама мысль об этом внушала ужас, но тем не менее вполне возможно, что Мотекусома именно так бы и поступил, не будь он постоянно занят множеством других проблем.
Примерно в это же время начали во множестве являться тревожные знамения и происходить странные события, которые, как теперь все уверены, предвещали падение державы Мешико, а вслед за ней и всех населявших эти края народов и закат Сего Мира.
Однажды, это случилось ближе к концу года Первого Кролика, дворцовый паж прибежал ко мне с приказом немедленно предстать пред очами юй-тлатоани. Я упоминаю этот год, ибо на него выпало также и зловещее происшествие, о котором я расскажу позднее. В тронном зале мне опять пришлось выполнить ритуал троекратного целования земли, и Мотекусома не прервал меня, хотя нетерпеливо барабанил пальцами по колену, как бы желая, чтобы я завершил все побыстрее.
На этот раз Чтимый Глашатай принимал меня один, без советников, но в убранстве зала я заметил
