Первого Кролика и (если он вообще наступит и мы об этом узнаем) годом Второго Тростника, открывающим следующую вязанку лет, казались нам самыми грозными, когда вести себя следовало тише воды ниже травы. Уже заранее, в преддверии этих дней, люди стали чуть ли не в буквальном смысле ходить на цыпочках. Любой шум пресекался, все разговоры велись только шепотом, а смеяться и вовсе запрещалось. Собакам не давали лаять, а птицам кудахтать. Повсюду потушили не только очаги и фонари, которые всегда гасят в это время, но даже храмовые курильницы. И даже священный огонь на вершине холма Уиксачи, единственный негасимый огонь, поддерживавшийся все пятьдесят два года, и тот был потушен. Пять дней и пять ночей на нашей земле не горело ни единого светоча.
В каждой семье, что в простой, что в знатной, люди разбивали глиняную посуду, зарывали в землю или бросали в озеро камни метлатин для размалывания маиса и прочую кухонную утварь из камня, глины или даже из драгоценных металлов, жгли деревянные ложки, блюда, взбивалки для шоколада и прочие подобные приспособления. Обеда в эти пять дней все равно никто не готовил, ели всухомятку, а скудную пищу вкушали пальцами, используя листья агавы вместо тарелок. Никто не торговал, не путешествовал, не ходил в гости, любые сборища запрещались. Украшения, перья и прочая роскошь совершенно вышли из употребления, в ходу была лишь самая скромная одежда. Все, от юй-тлатоани до последнего раба тлакотли, были заняты одним — ожиданием. И все при этом старались вести себя как можно незаметнее.
Хотя ничего примечательного в эти мрачные дни не происходило, наше напряжение и опасения понятным образом все усиливались, достигнув высшей точки, когда Тонатиу отправился в свою постель на пятый вечер. Мы могли только гадать, поднимется ли он завтра и принесет ли нам еще один день, еще один год, еще одну вязанку лет? Должен сказать, однако, что если простому люду оставалось только ждать, то задача жрецов заключалась в том, чтобы всеми имевшимися в их распоряжении средствами убедить богов проявить милость. Вскоре после заката, когда воцарилась кромешная тьма, все они, от величайших и до самых мелких, облачившись в одеяния и маски, придававшие им сходство с теми божествами, которым они служили, двинулись по южной дамбе из Теночтитлана к холму Уиксачи. Вслед за ними шли Чтимый Глашатай и избранные им спутники, обряженные, все как один, в такие бесформенные рубища, что никто бы не признал в них знатных вельмож, мудрецов, колдунов и им подобных особ. Вместе с ними шел и я, ведя за руку свою дочь Ночипу.
— Тебе всего девять лет, — сказал я девочке, — так что ты будешь еще не такая старая, когда здесь зажгут следующий Новый Огонь. Другое дело, что мало кому удается увидеть эту церемонию вблизи. Тебе выпала редкая удача.
Ночипа страшно волновалась, ведь это была первая в ее жизни значительная религиозная церемония, на которую я взял ее с собой. Не будь шествие столь торжественным, девочка, наверное, скакала бы рядом со мной вприпрыжку, но сейчас, проникнувшись торжественностью момента, она чинно вышагивала в непритязательном темно-коричневом одеянии и маске из кусочка листа агавы. Следуя в темноте, разгоняемой лишь смутным серебристым светом луны, я вспомнил то давнее время, когда сам, будучи пятилетним ребенком, с волнением сопровождал отца по Шалтокану, чтобы увидеть церемонию в честь покровителя птицеловов Атлауа.
Маска Ночипы скрывала все личико, и такая маска в эту самую страшную из ночей была на каждом ребенке, ибо мы верили (или надеялись), что если боги и впрямь решат стереть человечество с лица земли, то они могут не разобраться, что эти маленькие существа в масках — тоже люди. Тогда, по крайней мере, уцелеют те, кто сможет впоследствии возродить человеческий род. Взрослые не пытались обмануть богов. Не ложились они и спать, готовясь принять неизбежное. Поскольку света нигде не было, люди проводили эту ночь на крышах, толкая и пощипывая друг друга, чтобы не уснуть. И все они не сводили взоров с холма Уиксачи, молясь о том, чтобы явление Нового Огня возвестило о решении богов на сей раз пощадить мир.
Холм этот находится на узком мысе между озерами Тескоко и Шочимилько, к югу от городка Истапалапана. Его название происходит от густых зарослей кустарника уиксачи, на котором как раз в конце года распускаются крохотные, но удивительно ароматные желтые цветы. Ничем другим холм особо не выделялся, а по сравнению с высившимися дальше горами и вовсе представлял собой прыщик. Однако вокруг расстилались сплошные долины, так что для жителей озерного края, от Тескоко на востоке и до Шалтокана на севере, то была единственная видимая отовсюду и находящаяся не слишком далеко возвышенность. Именно по этой причине еще в давние времена холм был избран местом проведения церемонии Нового Огня.
Когда мы поднимались по тропе, которая пологой спиралью вела наверх, к вершине холма, я находился достаточно близко от Мотекусомы и услышал, как тот встревоженно спросил одного из советников:
— Скажи, ведь Чикуасентель взойдут сегодня ночью, разве нет?
Мудрец, уже немолодой, но все еще сохранивший острое зрение звездочет, пожал плечами и ответил:
— Разумеется, мой господин. Ничто в моих исследованиях не указывает на то, что они не появятся, как всегда.
Чикуасентель означает «шестерка». Задавая свой вопрос, Мотекусома имел в виду маленькое, но плотное скопление из шести слабых звезд, восхождение которых на небосвод мы пришли посмотреть — во всяком случае, мы надеялись это увидеть. Звездочет, в обязанности которого входило рассчитывать и предсказывать такие вещи, как движение звезд, говорил с уверенностью, которая легко могла рассеять любые опасения. С другой стороны, старик явно не желал увязывать свои расчеты и наблюдения со всякого рода мистикой и своей прямотой выводил большинство жрецов из себя. Вот и сейчас он заявил:
— Пока еще ни один из известных нам богов не выказал способности влиять на ход небесных светил.
— Если боги поместили их туда, старый богохульник, — рявкнул провидец, — то в их воле и переместить звезды куда угодно. Просто они не делали этого зато время, что мы наблюдаем за звездами, и лишь по той причине, что так им было угодно. И вообще, вопрос не в том, поднимутся ли Чикуасентель, но в том, окажутся ли эти шесть звездочек на нужной точке небосвода ровно в полночь?
— А это уж точно зависит не столько от богов, — сухо заметил звездочет, — сколько от чувства времени жреца, который задудит в полуночную трубу. Готов поспорить, что к той поре он уже будет пьян. Но, кстати, друг чародей, коль скоро ты основываешь свои пророчества на группе звезд, именуемой «шестеркой», меня не удивляет, что ты так часто ошибаешься. Мы, звездочеты, давным-давно знаем, что на самом деле это чиконтетль — «семерка». Звезд этих семь, так-то.
— Ты осмеливаешься опровергать книги пророчеств? — завопил, брызжа слюной, прорицатель. — В них ясно сказано: Чикуасентель!
— Не только книги, но и многие люди говорят о шести звездах по той простой причине, что именно столько их и насчитывают. Лишь в очень ясную ночь очень зоркий глаз может увидеть в этой группе еще одну, чуть заметную, тусклую звездочку. Но тем не менее их все-таки семь.
— Прекратишь ты когда-нибудь свои кощунственные выдумки? — прорычал его противник. — Ты просто пытаешься сбить меня с толку, поставить под сомнение мои предсказания, оклеветать мою почтенную профессию!
— Увы, почтенный чародей, — сказал звездочет, — таковы факты. Я опираюсь только на факты.
Мотекусома, больше не выказывая беспокойства относительно исхода ночи, лишь посмеялся над этой перепалкой, а потом мы достигли вершины, и все участники разговора переместились за пределы моей слышимости.
Жрецы рангом пониже поднялись сюда заранее и подготовили все к началу церемонии. Наверху уже были аккуратно разложены незажженные сосновые факелы и высилась пирамида из поленьев и валежников, которой предстояло выполнить роль сигнального огня. Имелись там и зажигательные приспособления: палка и колода для добывания огня трением, трут, тонко нащипанная кора, комочки пропитанного в масле хлопка. Выбранный для этой ночи ксочимикуи, молодой воин из Тлашкалы, недавно попавший в плен, уже лежал, распростертый и обнаженный, на жертвенном камне. Поскольку требовалось, чтобы он на протяжении всего обряда не двигался, жрецы одурманили беднягу каким-то зельем. Благодаря действию снадобья он лежал совершенно спокойно, расслабившись и закрыв глаза. Даже дыхание его было
