Анна без тени упрека. — Мне нужно быть там». Она была права. Происходящее меня никак не касалось. Затянувшаяся мизансцена в дурном спектакле. Неудачный дубль. «Не думайте, что стану вас жалеть и задерживать», — сказал я злобно. «Знаю, — отвечала она. — Вы в высшей степени разумный и логичный... субъект. («Процесс», — поправил я мысленно.) Спасибо, что довезли. Мне нечем вам заплатить, нечего вам дать. И... я устала говорить». Она наконец отпустилась от дверцы и на слабых ногах, походкой канатоходца, двинулась вдоль пустынной, пропахшей горелым металлом улицы. На фоне бурого зарева ее силуэт казался вырезанной из черной бумаги фигуркой. Опять затертое до лоска сравнение... Я так и не узнал ее историю. Не выяснил, к кому она так рвалась и почему в свое время оставила его в затхлом Силурске. Ну так я не узнал и миллиард совершенно иных историй, одной больше, одной меньше... Я захлопнул дверцу и, проехав с полсотни метров, свернул в переулок. Всевидение сообщило мне: Мефодий жив... по крайней мере, распить с ним заветную бутылочку я определенно успею. На повороте я не выдержал и оглянулся. Черная фигурка все еще маячила вдалеке. Затем остановилась и медленно опустилась на асфальт. Еще у одной игрушки кончился завод. Ничего странного. Тут повсюду лежали люди. За каждым углом, под каждым деревом. И не все они еще были мертвы. Но все обречены. Все до единого.
...Создатель, что со мной произошло? Когда я так страшно и незаметно для себя самого изменился? Было время, когда я очертя голову, невзирая ни на какие препоны, будь то огонь, вода или крепостные стены в двадцать локтей толщиной, и убивая всякого, кто встанет на дороге, кинулся бы за этой женщиной, чтобы поднять ее, утешить и спасти... Отчего же сейчас я так равнодушен, и при одной мысли о том, чтобы отклониться от избранного пути и совершить какие-то поступки, мной овладевает невыразимая тоска? Не волновое же угнетение тому причиной! С каких это пор заступником человечества оказался не я, а нелепый бесплотный новодел? На чем выстраивался расчет — на моем внутреннем конфликте? Но кто я такой, чтобы иметь внутренние конфликты? Тоже мне — конфликт деревянной сущности Буратино с его человеческими страстями... Создатель, что ты хотел сказать этой своей последней шуткой?!
24
Когда я черепашьим ходом проезжал мимо телефонной будки, в ней пробудился телефон. Посреди гробовой тишины тлеющего города оглушительный звон был еще более неуместен, нежели тогда, на вокзале. До сей поры я считал, что такое возможно лишь в голливудских боевиках, когда какойнибудь террорист пытался анонимно общаться с главным героем, который все едино сразит его в финальной сшибке. Никогда бы не подумал, что местные таксофоны тоже снабжены звонками... Пришлось остановиться и выйти.
Собственно, я даже не был удивлен, услышав в трубке знакомый голос.
— Поговорим?
— Некогда мне.
— Ничего, я не стану злоупотреблять твоей благосклонностью. Как тебе мой создатель?
— Ничего... нормальный подонок. Такие были во все времена и во всех мирах.
— А ты покажешь мне своего создателя?
— Я и сам был бы не прочь его повидать.
— Да, я все время забываю, что ты полагаешь его высшим существом и относишься с подобающим пиететом.
— Так оно и есть. Не забывай, что в какой-то мере Создатель Всех Миров — и твой создатель.
— Ну, поскольку мой создатель родился в мире, что возник по воле твоего создателя...
— Ты обещал быть лапидарным.
— Извини. Ты, наверное, уже заметил, что я давно тебе не мешаю, не докучаю своими невинными шалостями.
— Я понимаю, как тебе нелегко обуздать свою лудоманскую[79] натуру, и ценю это.
— Наверное, ты все еще задаешься вопросом, для чего я это делаю, и с какой стати вообще с тобой разговариваю.
— Не могу сказать, чтобы меня это чересчур беспокоило, но ты, безусловно, прав.
— Тогда к черту реверансы, согласен?
— Более чем...
— Ты не станешь отрицать, я исполнил твое пожелание в полной мере.
— Не стану.
— У меня тоже есть пожелание.
— Почему я не удивлен?.. Странный у нас разговор получается. Как у Фауста с Мефистофелем. Я все ждал, когда ты потребуешь в уплату за услугу мою бессмертную душу. Только у меня нет души. Ведь я не Фауст. Я еще почище тебя буду.
— Не льсти себе. Ты всего лишь умнее и старше. А в остальном мы похожи более, чем ты способен себе представить. Мы как два брата от разных матерей. Или отцов, уж как посмотреть. Но по меньшей мере половина набора генов у нас общая.
— Тебя снова понесло.
— Ну да, и это вполне объяснимо. У меня невообразимый дефицит вербального общения.
— Я слишком близок к конечной цели своего анабасиса, чтобы заниматься ублажением твоих комплексов.
— Ну извини...
— И перестань все время извиняться. Все равно ты не раскаиваешься, а значит, попросту тратишь мое время.
— Тогда вот мое пожелание: я хочу, чтобы ты меня остановил.
— Остановил тебя?!
— Да, остановил меня. Тебе придется набраться еще чуточку терпения и постараться понять мои мотивы. Я появился на свет как орудие конца света, но я не желаю конца этому свету. Я хочу, чтобы они спаслись.
— Боюсь, что большинству людей уже ничто не поможет. Даже твое искусство гальванизировать трупы и мое — перебирать цепь событий...
— Но кто-то еще способен жить. Пусть хотя бы эти спасутся!
— Но ведь ты и был создан для того, чтобы спаслись лучшие.-Бесповоротный и тотальный конец света не был предусмотрен твоей программой.
— Не знаю, что там тебе наговорил доктор У. Это я так называл его для краткости, пока между нами существовал канал вербального общения. А он меня...
— ...Эфир, он мне говорил.
— Ну да. Так вот, он мог говорить о Главной Задаче что угодно. Тем не менее сформулирована она была таким образом, что никто не мог выжить. И я не уверен, что это было сделано непредумышленно. Доктор У лишь транслировал предложенный ему сценарий, а я воплотил его в реальность. И этот сценарий не то чтобы предполагал — он однозначно подразумевал гибель всего живого на планете под волновым прессингом.
— Выходит, безобидная пачкотня по пьяному делу...
— Прости, что?
— Э-э... м-мм.. так, ничего.
— Работодатели доктора У не были самоубийцами и не артикулировали свои намерения умереть открыто. Это читалось между строк. Но читалось так отчетливо, как если бы сами строки были написаны тусклым карандашом, а междустрочный смысл — фломастером кислотно-зеленого цвета. Разумеется, я уловил этот смысл, счел его Главной Задачей и исполнил его буквально... как и ты всегда буквально исполняешь свои Веления.
— Таковы правила, таков древний Уговор. Я не могу слышать Веление иначе, нежели оно высказано.
— А я и вовсе ничего не слышал. Мне предписали — я исполнил... Но случилось то, что случилось, и
