Не говоря ни слова, она взяла Вовку за руку и потащила за собой. Они прошли метров пятьдесят вдоль скалы по той самой тропе, которая, как теперь понял мальчик, вела к гроту, где нашел свое последнее пристанище Бжийя.
Поймав на себе вопросительный взгляд Вовки, девочка остановилась, присела на корточки и принялась шарить рукой по земле. Вскоре она отыскала острую гальку, очистила от камешков маленькую площадку и стала писать на песке, пользуясь галькой, как мелом.
«Я не могу говорить», — прочитал Тутарев при ярком лунном свете Вовка взял у Галки гальку и начертал:
«Что случилось?»
«Отнялся язык», — стерев написанное Вовкой, ответила. Сверчкова. «Шутишь?» «Честно!»
Далее объяснения на песке приняли такой характер: «Отчего?»
«Испугалась мамонта». «Это не мамонт». «Не ври».
«Пионерское слово».
«А кто?»
«Медведь»
«Какой медведь?»
«Обыкновенный, пещерный.»
«Да тот в десять раз больше!»
«Показалось с перепугу.»
«А ты не испугался?»
«Я его убил.»
«Ха-ха! И хи-хи!»
После трехминутного перерыва, во время которого ребята сидели повернувшись друг к другу спиной, Галка снова взяла в руку острый камешек, и песочная беседа возобновилась.
«Ты принес поесть?»
«Конечно», — написал Вовка и извлек из кармана два куска жареной медвежатины.
Сверчкова развернула листья и моментально съела один кусок. Вытерев губы рукавом, она аккуратно завернула оставшийся кусок и протянула Вовке.
— Спасибо, я недавно ел, — сказал он, возвращая мясо обратно.
«Это не для тебя», — написала девочка.
— Ты боишься сразу много есть после голодания? — смекнул Вовка.
«Надо оставить Кшуа», — нацарапала на песке Галка.
Вовка посмотрел на Сверчкову взглядом психиатра, у которого больной попросил разрешения съесть хотя бы полкило Эйфелевой башни, и тихо спросил:
— У тебя голова не болит? «Успокойся.»
А что такое «оставить Кшуа?» «Скоро поймешь. Идем за мною!»
— Нет, ты скажи! «Успеешь»
— Ты не притворяешься, что не умеешь говорить? «Нет. Я же дала пионерское слово».
— Покажи язык!
Галка высунула язык. Это был обыкновенный, вполне нормальный полусиреневый-полумалиновый язык. Но Вовке он показался слишком коротким, и он, изловчившись, схватил его своими не совсем чистыми пальцами за кончик и потянул к себе. Язык не поддавался.
Только теперь, впервые в жизни, Вовка понял истинное значение слов: «Из нее слова не вытянешь».
Галка долго отплевывалась и вытирала губы.
Глава двадцать шестая
УБЕДИТЕЛЬНО ДОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО УБИТЫЙ ОХОТНИК МОЖЕТ ВОСКРЕСНУТЬ ПРИ НАЛИЧИИ БЛАГОПРИЯТНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
«Вот теперь, — подумал Вовка, — она в самом деле идеальная — молчит, как рыба, не пристает ни с какими вопросами, при ней можно говорить, что хочешь, а она даже не ответит…»
Вовка почувствовал, что его толкнули в бок. На него в упор смотрела Галка. Она показала пальцем вверх.
Он посмотрел на луну и снова ощутил толчок. Судя по направлению Галкиного указательного пальца, глядеть надо было не на луну. Вовка долго пялился в точку, на которую показывала Сверчкова, пока наконец не различил отверстия в скале на высоте человеческого роста.
— Что это? — спросил он волнуясь.
На какую-то сотую долю секунды его охватил страх при мысли, что это тот самый грот, где была захоронена жертва снежного барса. Но он вспомнил, что там у входа был камень, а здесь его не видно, и успокоился.
Галка расчистила руками несколько квадратных сантиметров на тропе и, снова вооружившись острым камешком, нацарапала:
«Крикни Кшуа».
— Не понимаю, — развел руками Вовка.
«Он, наверное, спит», — написала девочка, стерев предыдущий текст.
Кто? — спросил Тутарев.
«Кшуа».
— Это человек? Или медведь? — снова спросил Вовка.
«Дурачина! — вдруг вырвалось у Сверчковой, к ее собственному изумлению. Но Вовка удивился еще больше и даже не обратил внимания на явное оскорбление.
В это время из отверстия скалы высунулось какое-то нелепое существо. Вовка попятился, хватаясь руками за острые выступы гранита. Это было нечто, смахивавшее на голову неандертальца, только вместо глаз и носа виднелось странное сочетание пятен, а там, где должны были быть волосы, уши, щеки, свисали обрывки толстых листьев.
— Проснулся! — облегченно вздохнула Галка. — Значит, теперь ему уже лучше.
— К- к… кто э… э…? — пролепетал Тутарев. — Да я же тебе говорила! Кшуа.
— Какой Кшуа?
— Которого убил медведь. Твой, пещерный. Вовка с недоверием взглянул на высунувшееся из отверстия существо и вздрогнул, — Как же так? — тихо проговорил мальчик — Его убили, а он живой? Воскрес, что ли?
— Я ему помогла, — скороговоркой ответила Сверчкова. — Но это длинная история. Пока подсади меня.
Ему надо сделать перевязку и дать поесть.
Вовка нагнулся. Девочка проворно влезла ему на спину, а затем встала на плечи. Кшуа подал ей мохнатую руку, и она очутилась в гроте.
Через несколько минут Вовка тоже находился в пещере. Он озирался, стараясь привыкнуть к мраку. Галка взяла у Тутарева сверток с мясом и протянула Кшуа. Тот в мгновение ока расправился чавкая с пищей и закусил мясо теми самыми листьями, в которые оно было завернуто.
И только после этого Галка начала свой рассказ, во время которого Кшуа не отрывал от девочки взора, если только органом зрения действительно служили ему бесформенные пятна, отнюдь не украшавшие это жалкое подобие человеческого лица.
