Кардиналы, Вета, старик — все они были рядом, их прозрачные силуэты колыхались в божественно- зеленоватом мареве. Глаза закрыты, но вот они все: Мартин хмурится, Олег изумлённо озирается, отец радостно бьёт в ладоши, Иветта кружит в танце, как бабочка. Восторг могущества захлестнул с головой: хотелось обнять их всех крепко-крепко… кроме Бертрана, конечно… и прижать к сердцу, чтобы они знали, что и он не хуже их — и у него есть оно, сердце…
И вспомнилось: томное мычание коров, первая роса на траве, засветло, ещё солнце не встало — небо цвета парного молока, луна над общагой, будто зрелая тыква, взрывается сочной мякотью, и горизонт окрашивается тёплым светом родного окна, где занавески в красных горох и пироги по воскресеньям…
— Хорошо играет, шельма, — пробасил Олег, — заслушаешься…
Валентин мысленно улыбнулся, просветлев от похвалы. В памяти всплыла осень — та самая, неторопливая и ласковая. Руки постепенно вспомнили темп и умение создавать нужные паузы и переливы. Мелодия струилась уверенно, возвращая в мир терпкий шёпот сухих карминных листьев и жухлой травы. Задумчивый октябрьский ветер рвался из отверстия флейты и обволакивал малиновыми мечтами. Повеяло яблоками и рдяным бархатом тенистых аллей.
«Почему только осень? Неужто за тридцать лет ничего не вспомню?»
Пальцы уже устало подрагивали; лёгкие, забитые смолой и никотином, саднило от непривычной нагрузки.
«Надо попробовать. Ещё две мелодии…»
Он коротко выдохнул и заиграл быстро, радостно. Здесь было всё: касание бабочкиных крыльев, морозный орнамент на стёклах, плач стылого дождя и аромат цветущих яблонь. Жар только что отваренной картохи, пение синицы на тополиной ветке, женский смех — рассыпчатый, заразительный.
Валентин на мгновение приоткрыл глаза. Шары и тарелки исчезли. В ясном небе цвета берлинской лазури переливалась молодая радуга. От неё едва различимо отражались ещё с десяток, и он вдруг подумал, что много таких же Валентинов, как он, в других мирах стоят и смотрят на это чудо. Старик отвернулся, что-то увлечённо напевал и притоптывал, уперев руки в боки. Мужчина мельком поймал уважительный взгляд Мартина, мечтательное лицо Иветты и снова зажмурился.
«Последняя…»
Звуки посыпались сочные, зрелые, как спелый виноград. Торопливые, горячие, как пальцы любовника. Краем уха Валентин отметил, как что-то брякнуло о гудрон, покатилось, и Бертран прорычал:
— Я увольняюсь! К чёртовой матери!
— Какого демона?..
— Бегтган… Какая муха тебя укусила?
— Теперь я против вас, братья. Осточертело спасать этот чёртов мир… этих людей, которые только и делают, что вечно пожирают время!..
— Ты нагушаешь пгиказ Макджи! Он назначил ответственным тебя!
— Макджи мёртв, Мартин, пора бы усвоить это! — гаркнул кардинал и повернулся к девушке. — Вета! Прости меня! Если он не заткнётся… ты забудешь меня!.. Весь этот мир не стоит тебя, слышишь?! Весь этот мир…
Валентин открыл глаза, не переставая играть.
Она смотрела на Бертрана, будто в последний раз. Будто знала. И прощалась. Лёгкая и грустная улыбка ясно давала понять, что она изо всех сил старается удержать его в памяти.
— Ты не виноват. Ты не мог иначе…
— Вета, я ошибся… Вета!!!
— Хочешь сухим из воды выйти? — рявкнул Олег. — Мы исполняем твой приказ, а ты дезертируешь!
Бертран горько усмехнулся.
— Братья… Да разве добро совершается по приказу или по долгу службы? Я столько врал всю жизнь, столько трусил… Я так больше не могу…
Он прыгнул так быстро, что Олег едва успел перехватить его почти в сантиметре от Валентина. Вета завизжала. Сцепившись, кардиналы покатились по крыше. Багровый здоровяк отвесил бывшему командиру такую затрещину, что тот на мгновение потерял сознание, но тут же изловчившись, резко ударил по ушам брата рёбрами ладоней. Олег взревел и боднул противника в живот. Бертран охнул, хватил ртом воздуха и одним рывком перебросил кардинала через себя.
Вор опасливо косился на бледного и растерянного Мартина.
— Иггай… — судорожно прошептал тот. — Это наш последний шанс…
Валентин вдруг ощутил смутное беспокойство, словно что-то забыл, словно делает ошибку. Внутренний голос уверенно и подло зашептал: никогда, никогда-никогда не увидишь, как она улыбается тебе сама, от души — всё это будет враньё, всё это будет флейта. Потому что любит она его, и счастлива с тобой никогда не будет…»
— Забавники, — вдруг усмехнулся кто-то рядом.
Кардиналы замерли: на крыше, сложив руки на груди, стоял Марк — круглые очки опасно сверкнули на солнце, губы решительно сжались в полоску. Вета инстинктивно попятилась, Старик наоборот смотрел неотрывно и мучительно. Валентин негромко доигрывал. Абсолютное спокойствие предателя заметно всех напрягало. Он был настолько уверен в себе, что любое сопротивление казалось глупостью.
— Отступитесь, олухи, я не трону вас. Мне нужны только эти двое, — он кивнул на бога и Валентина.
— Зачем тебе трон? — прогудел Олег, потирая разбитые кулаки. — Ты ведь кардинал, бывший апостол…
— Тебе не понять, — краем губ усмехнулся мужчина. — Я шёл к нему всю жизнь, все эти долгие столетия. Сколько я претерпел… Иеш?а обещал мне трон. Я отдал жизнь за него! Жизнь, слышишь! Грязные язычники переломали мне ноги. Они плевали мне в лицо и волокли по мостовой. Я взывал к Иешуа, и он обещал мне трон небесный, если я не отрекусь от веры… Я своё слово сдержал, и пришёл за обещанным.
— Боги, Марк, — не удержался Бертран, — неужто ты не понял? Он же всегда говорил иносказательно…
— Хватит болтовни, сопляк! Я и так потратил слишком много времени!
— Остано…
Резкий удар оборвал Мартина и вышвырнул с крыши. Олег прыгнул, но опоздал: кулак Марка уже сжимал воротник куртки Валентина, а сам вор обмяк куклой. Музыка смолкла, флейта упала и откатилась к бордюру. Голова полубога болталась из стороны в сторону, и здоровяк сразу понял, что позвоночник безвозвратно сломан.
Олег и Бертран бросились одновременно. Казалось, время замерло, словно кто-то вновь повернул конгрегатор против часовой стрелки — целую вечность кричал Валентин, целую вечность Марк шептал и шептал заклинание, и никак этот ад не кончался. И словно кто-то спустил пружину и запустил время вновь, когда кардиналы тяжело обрушились на предателя. Он оборонялся играючи, успевая вставлять между приёмами слова заговора, и даже успел обронить:
— Макджи плохо учил тебя, сопляк.
Марк долгое время одерживал верх с техникой разделения противников — Олег и Бертран нападали разрозненно и действия их было легко предугадать, а значит и отразить. Бывший апостол ждал мгновение, когда кто-нибудь из них ошибётся, и вот тогда-то можно будет отключить одного, затем другого.
Взмокшие кардиналы, наконец, перемигнулись и использовали отвлекающий маневр с двойным захватом, слегка оглушив предателя. Марк пыхтел, но братья держали крепко.
— Я так устал… — обрушился вдруг на город тяжёлый рокот, накрывший все голоса и звуки разом.
Старик обернулся, заставив всех замереть на месте: вместо бомжеватого деда у бордюра стоял самый настоящий бог: седой, статный, жилистый, с развевающейся гривой-бородой и горящими глазами- сапфирами. Во взгляде вечность, в речах суровая неколебимость.
