Митрополит стоял лицом к иконе и молился, а его оковы лежали на полу! Это как так? Они же на владыке были, соединённые цепью!
Серафим упал на колени, схватил оковы и вертел их в ладонях. Кольца оков оставались заклёпанными. Какой же хитростью владыка вытащил из них руки и ноги?..
— Да как же это?.. — вырвалось у Серафима. — Что это?..
Серафим с колен изумлённо глядел в спину владыке.
Владыка обернулся через плечо.
— Позови мне игумена, Серафим, — попросил он.
В голосе владыки была спокойная сила и уверенность воеводы.
Серафим со звоном выронил кольца кандалов, на коленях попятился к двери и перекрестился.
— Господи, спаси!.. — пробормотал он. — Да как же ты?..
До Серафима дошёл смысл слов — и Серафим испугался внезапной власти в речи владыки.
— Сей миг!.. — прошептал Серафим.
Он вскочил, поворотился бежать и налетел лбом на стену.
— Да не убейся ты, молодец, — улыбнулся Филипп.
Серафим прижался спиной к стене, тёр ушибленный лоб, смотрел на владыку и не мог сделать ни шагу.
Филипп молчал, разглядывая ошеломлённого опричника.
— Напрасно ты в кромешники пошёл, — с укором негромко сказал Филипп. — Думаешь, девки не обсмеют косоглазого, если он кромешником будет? Ох, простота…
Серафим задёргался, словно его била изнутри какая-то сила.
— Приведи игумена, — повторил владыка, усаживаясь на свой топчан. — И смотри прямо.
Серафим вылетел из кельи.
Позабыв запереть дверь, Серафим промчался по переходу и выскочил во двор.
У стены под водостоком стояла бочка. Сверху, с толстой сосулины, в бочку изредка капало, и потому ледок не затянул воду.
Серафим навис над бочкой, разглядывая своё отражение.
Косоглазия у него больше не было.
— Исцелил… — беззвучно сказал воде Серафим. — Владыка!
Филипп сидел на топчане в настежь раскрытой келье. Игумен вошёл, остановился у двери и с достоинством поклонился узнику.
— Звал меня, митрополит? — спросил он.
— Я не митрополит, — поправил Филипп.
Игумен сдержанно поклонился.
— Не признаю твоего низложения. Чего хочешь, владыка?
Филипп не стал спорить про низложение. Сейчас это не важно.
— Хочу спасти тебя и братию, — просто сказал он. — От нынешнего дня на третий явится сатанаил. Я умру. Грех моей смерти на обитель возложат и братию перебьют. Бегите.
Игумен выслушал это, не дрогнув лицом.
— Благодарю, владыка. Скажешь ещё чего?
Филипп пожал плечами:
— Всё уже сказано. Ты и сам знаешь. Ступай. Поклонись от меня братии, пусть простит меня. А я за узилище вас не виню.
Игумен сделал шаг к Филиппу и наклонил голову:
— Благослови, владыка.
Филипп поднялся с топчана и благословил монаха.
На заснеженной площади перед входом в храм толпились замёрзшие монахи. За стенами и башнями монастыря пунцово разгоралась утренняя заря, медно отсвечивая на куполе храма, как налив на яблоке. Монахи тихо переговаривались:
— Это что ж такое — храм заперт?..
— И на звоннице никого…
— Уже и за келарем послали — ищут.
— Может, стряслось чего?
— Игумен!..
— Игумен идёт!
К толпе монахов приближался игумен. Правой рукой он небрежно крестил братию, а в левой руке он нёс большое кольцо, на котором звякали ключи. Монахи расступились, давая проход к дверям храма.
— За мной не спешите, братья, — проходя сквозь толпу монахов, предупредил игумен.
Он остановился у двери, выбрал ключ и начал отпирать тугой врезной замок.
— Сами знаете, кто у нас в заточении, — негромко говорил игумен, с трудом поворачивая ключ. — От сего дня на третий суждено ему принять терновый венец.
Замёрзший замок заскрежетал и поддался напору ключа. Игумен потянул на себя высокую, окованную кружевами дверь храма.
Монахи молчали.
Игумен остановил движение двери и посмотрел на монахов.
— Велено мне передать вам, чтобы вы спасались, — сказал он. — Сам я останусь, но вам не судья.
За свою долгую службу игумен много раз говорил эти слова — «Бог вам судья». А на самом деле судьёй был он сам: награждал, корил, наказывал и миловал. Игумен уже решил для себя, что умрёт вместе с митрополитом, и все прежние заботы стали не важны. И поэтому сейчас игумен впервые в жизни ощутил могучую свободу прощения.
От простора этой человечности даже снег на площади вдруг взвился позёмкой. Игумен никогда не видел такого высокого неба, такого глубокого света, таких красивых лиц у людей. Ну и пусть люди сбегут. Они слабы. От него же счастье прощения никуда не сбежит.
— Кто за мной в собор войдёт, тому погибнуть, — предупредил игумен. — Кому венец не по челу, идите с миром.
Игумен поклонился монахам, перекрестился и вошёл в храм.
Монахи молчали, стоя у дверей чёрной толпой. Ветер трепал подолы ряс и бороды. Потом поодиночке монахи начали креститься и уходить в храм.
На улице осталось всего несколько человек. Они стояли долго, но так и не нашли сил последовать за игуменом. Они трижды низко поклонились и пошли к воротам монастыря.
На полпути молодой монашек вдруг вывернулся из ряда, побежал обратно к храму и юркнул в темноту притвора.
За стеной монастыря, отделённое рвом, находилось кладбище. Здесь среди крестов стояла небольшая бревенчатая церковка на каменном фундаменте.
В подвале под её алтарём два монаха копали яму — тайную могилу митрополиту Филиппу. Филипп же сам пророчил свою скорую смерть. Он творил чудеса и гневил государя. Кромешники могут отнять тело, чтобы не было потом мощей. Лучше сразу спрятать тело от поругания.
Один монах стоял в яме и насыпал землю в бадейку. Другой монах за верёвку вытаскивал бадейку наверх и высыпал на расстеленную холстину. Подвал освещала лучина.
Огонь её заметался. В дальнем углу подвала открылась маленькая дверка подземного хода. Ещё два монаха, сгибаясь почти пополам, на верёвках втащили в подвал длинный гроб.
— Глубоко не ройте, братья, — сказал один из пришедших монахов, прислоняя гроб стоймя к стене. — Не век ему здесь лежать.
— Искать будут, — пояснил монах с бадейкой. — Надо понадёжнее.
— Страшно умирать-то, братья… — тихо сказал третий монах, сматывая верёвки от гроба.
