Было семь часов утра.
Над прудами, словно отдельный слой атмосферы, висел запах рыбы, от которого после трех шагов уже невозможно было избавиться. Рыба была повсюду. Она сушилась на веревках, лежала в мисках и лоханях, была свалена в огромный бак в виде гигантских извилистых мозгов. В углу пруда блестело серебро миллионов задохнувшихся рыбок, а на насыпях сплошь покрытые рыбной слизью сидели целые семьи и чистили рыбу, отрезая ей головы и вынимая потроха. На земле играли маленькие дети – кто-то в одних штанишках, другие только в рубашках, но все девочки при бусах и сережках. Двое мальчиков тащили большие пластиковые пакеты, полные железных банок, ребятишки обстреливали друг друга из бамбуковых рогаток. Жизнь в Рассей Кео шла полным ходом.
Посреди пруда, наклонившись вперед, по пояс в воде медленно передвигался мальчик – так, будто шел наперерез волне.
– Ловит рыбу вершами, – сказал Джорж, – три цента за килограмм.
– Голландских цента?
– Нет, доллар-цента, конечно. Не думаешь ли ты, что люди позволяют здесь себя эксплуатировать? Минерал-Шакалу это не понравится. – Мейнсхейренланд так естественно окрестил генерала Софала Минерал-Шакалом, что Полак даже пропустил шутку мимо ушей, но впоследствии называл его про себя именно так.
Где-то здесь, среди людей и рыб, жил Ум Пен – юноша, который сейчас ждал исполнения смертного приговора в той же камере, что и Доорненбос. К исходу ближайшей ночи ему должны были отрубить голову за двойное убийство на парковке. Они искали его мать.
Время от времени Джорж, который провел в Ратанаке уже два года и хорошо говорил по-ратанакски, спрашивал, на верном ли они пути. В гамме резких непонятных звуков Полак расслышал имя Ума Пена и поразился мысли о том, что через несколько часов человеку, которого так зовут, отрубят голову. Херберт Доорненбос – это еще куда ни шло, сгодится, чтобы, в худшем случае, умереть собачьей смертью, но Ум Пен… Так звали бы куклу милого ребенка.
Жители рыбных прудов смотрели хмуро и недоверчиво, но стоило Джоржу обратиться к ним, как их лица озаряла смущенная улыбка. Иногда Полаку казалось, что при упоминании Ума Пена они пугались, а один мальчишка под веселый смех своих товарищей изобразил жестом перерезанное горло. Похоже, однако, никто не возражал против их присутствия – двух эксплуататоров и угнетателей, в одну секунду зарабатывающих больше, чем они за всю свою жизнь. А ведь одного из этих людей ночью собирались казнить за то, что он больше не смог мириться с вопиющей несправедливостью. Еще издалека завидев Мейнсхейренланда и Полака, занятые на дюнах чисткой рыбы тут же шарахались в сторону, таким образом лишая себя нескольких ценных монет, которые они могли бы получить, освободив дорогу. Скорее всего им даже и в голову не приходило, что Ум Пен невиновен. А может, им попросту было все равно. Сдохнуть от одной несправедливости или от другой – какая разница.
Ощупывая ногами невидимое дно, по боковой канаве к ним подошел сгорбленный человек. Вместо руки – культя, обмотанная грязной тряпкой.
– Доктор предписывает больше ходить по грязной воде. Это помогает, дедушка! – пошутил Джорж.
Сезон выдался сухим. В дождливое время здесь не было ни прудов, ни насыпей – одно лишь большое озеро, из которого торчали свайные домики. Джорж рассмеялся в ответ на предположение Полака, что людям тогда приходится передвигаться на лодках. Всего несколько богатых семей имели в своем распоряжении лодки, остальные же просто ходили по воде, так же как и сейчас, только вода, конечно, стояла выше. Доставка пиццы осуществлялась вплавь.
Они подошли к крошечной хижине, притулившейся к более крупному жилищу. В большом чане, полном слизи, где еще виднелись рыбьи головы, стояла девушка и давила месиво ногами.
– Прахок, – кивнул Джорж. – Рыбная каша, вкуснятина.
На ее шее висело полотно, в котором спал малыш, а другой ребенок, чуть постарше, играл на земле с бездонным ведром. Джорж сказал что-то девушке, та вылезла из чана и направилась к двери маленькой хижины. Они подошли к дому Ума Пена. Здесь он жил перед тем, как две недели назад его арестовали. Джорж – а за ним и Полак – опустился на корточки и заглянул внутрь. В темноте на коленях сидела женщина. Внутри виднелись табуретка, несколько тарелок и порванный зеленый шлепанец.
Два на два, прикинул Полак.
Женщина вылезла наружу. Это была мать Ума Пена. Она сощурилась на свету. По бокам ее волосы были черными, а на макушке – седыми. У нее было красивое лицо.
Джорж рассказал ей о цели визита Полака, и она кивнула.
– Ну вот, это госпожа Ум, – сказал Джорж. – Можешь задавать любые вопросы.
Глаза женщины выражают одно сплошное достоинство, подумал Полак. А может, и ничего не выражают. Мать осужденного на смерть сына, доживающего последние часы, – как легко уловить горечь, неистовую скорбь и отчаяние в таком взгляде. Но она смотрела так же, как и все остальные, – типично ратанакирианский непроницаемый взгляд. А может, ему показалось, что ее глаза полны эмоций? Может, их эмоции отличаются так же, как и их языки? Понимала ли она, зачем он пришел? Ведь он здесь не потому, что его волнует судьба ее сына или ее собственная судьба, а потому что мать приговоренного к смерти – хороший материал для статьи.
Вокруг быстро собралась толпа – кто-то хихикал, но в целом все, включая детей, держались спокойно и почтительно. Для Мейнсхейренланда и Полака придвинули скамейку. Полак поставил сумку на землю, и женщина тут же подложила под нее кусок картона.
– Сколько человек живет в этом доме? – спросил Полак.
– Семь, – перевел Джорж.
– Кто они?
– Дочь, ее муж и четверо их детей. Себя она не называет, – сказал Джорж. – Типично.
– Ума Пена она тоже не называет.
– Да, но он здесь больше не живет.
Полаку показалось, что глаза женщины вспыхнули гордостью за Ума Пена – единственного представителя семьи, которому удалось вознестись над рыбной средой. Пусть даже ценой смерти. Зато сейчас в Рассей Кео, в ее доме, появились иностранцы.
– Чем она занималась перед нашим приходом?
– Мастерила браслет для ребенка.
Его вопросы и ее ответы ничего не значили. У него уже был готовый материал: рыбьи головы между пальцами ног девушки, кусок картона, стрелки на брюках Мейнсхейренланда.
– Ум Пен – хороший сын? – спросил он.
– Да.
– А где отец Ума Пена?
– Погиб на войне.
– Сколько лет Уму Пену?
Женщина на секунду задумалась.
– Ему исполнилось двадцать, – ответила она неуверенно.
– Хороший вопрос, – сказал Джорж. – Отметь, что она не знает точно, хотя даже в газетах об этом писали.
– А сколько лет ей самой?
– Она родилась в год Обезьяны, перед уходом французов. Мы выясним это потом. Исходи из того, что она моложе тебя.
– Чем занимался Ум Пен?
– Он охранял машины и открывал двери. Попрошайка, короче. Инвалид без ноги.
– Ему нравилась его работа?
– Она не понимает вопроса.
– Он с удовольствием выполнял свою работу?
Женщина кивнула.
– Наверное, она имеет в виду, что он был рад такой работе, – пояснил Джорж. – Скорее не работе, а тому, что мог зарабатывать деньги.
