– Он чем-то увлекался?
– Играл в детскую железную дорогу и в теннис. Ты не можешь задавать вопросы посерьезнее?
– Она когда-нибудь получала здесь письма? То есть приходит ли вообще в Рассей Кео почтальон? Извини, просто пришло в голову. Ты меня смущаешь.
– Она никогда еще не получала писем.
– Умеет ли она читать?
– Да. И ни разу не получила письма. Бедняжка, правда?
– Имя Эгона Вахтера ей о чем-нибудь говорит?
Джорж произнес это имя несколько раз на разный манер, но ни один из вариантов ей ни о чем не сказал.
– Знает ли она, что о ее сыне пишут в голландских газетах?
Женщина кивнула.
– Голландия – это страна, где живут голландцы.
– Она навещала Ума Пена в тюрьме?
Сначала женщина ничего не ответила, а потом что-то произнесла.
– О нем хорошо заботятся, – перевел Джорж.
– Но она сама там была? Она это видела?
– Нет.
– Она с ним уже попрощалась? Собирается попрощаться?
– Нет. Нет денег. Далеко ехать.
– Верит ли она, что Ум Пен совершил убийство?
И тут Полак действительно рассмотрел нечто в ее глазах. Она знала, что ее сын невиновен. С меньшим обоснованием, чем у него, но с гораздо большей силой.
Она ничего не ответила. За нее пробормотала что-то сестра Ума Пена.
– Сестра говорит, что Минерал-Шакал хорошо управляет страной, – сказал Джорж.
– Четко и ясно.
– Да, страх сидит здесь глубоко.
– У них есть фотография Ума Пена? – спросил Полак.
К его удивлению, женщина кивнула. Она забралась обратно в свою конуру и вернулась с маленькой рамкой, которую протянула Мейнсхейренланду. Эта была цветная фотография. Джорж тоже видел Ума Пена в первый раз. Он был изображен по пояс. Округлое лицо, небольшая соломенная шляпа – как бы отдельно от головы, усики. Удивление в глазах. Коричневая майка с белым воротником.
– Будут ли они делать что-то особенное в момент его казни? – спросил Полак.
Женщина спешно покачала головой.
– Они ужасно боятся, – сказал Джорж.
Полак спросил разрешения пофотографировать, и мать Ума Пена прикрепила что-то к своим волосам и к свитеру. От этого жеста мурашки побежали по коже. Полак сделал несколько снимков и попросил сестру тоже войти в кадр. Она заартачилась, но окружающие засмеялись и принялись толкать ее, будто дурочку, упускающую редкую возможность. В конце концов она взяла детей на руки и села рядом с матерью. Затем Полак попросил мать подержать портрет Ума Пена и сделать еще несколько фотографий.
Пришло время возвращаться.
Он спросил Джорджа, можно ли дать им немного денег.
– Конечно. Сколько ты думаешь?
– Не знаю. Сто долларов?
Джорж посмотрел на него, как на сумасшедшего.
– Ты знаешь, что такое сто долларов? За эту сумму мопедное такси должно шесть раз объехать земной шар. Ты же не хочешь, чтобы она оказалась рядом со своим любимым сыном. Дай один доллар. Это больше, чем они видели за всю свою жизнь.
Полак открыл свой кошелек в поисках мелких денег и чуть было не совершил ошибку. Он хотел протянуть женщине двадцать долларов – купюру, оказавшуюся роковой для ее сына. Джорж выхватил кошелек из его рук и дал женщине доллар.
Мать и сестра Ума Пена сложили руки на груди и поклонились. Джорж и Полак проделали то же самое. Женщина еще что-то сказала.
– Ей стыдно за причиненное голландцам горе, – перевел Джорж.
Шагая назад по насыпям к месту, где их ждал шофер, Полак размышлял, в чем смысл существования Ума Пена на этой земле, был ли он чем-то большим, нежели просто результатом совокупления, рыбкой среди рыбок.
Пока в посольской машине они стояли в пробке, зажатые между моторными повозками, где, весело размахивая руками, сидели дети, по рации раздался сигнал. Джорж надел наушники, провел короткую беседу по-ратанакски и посмотрел на Полака так, что кровь застыла у него в жилах.
– Он согласен, – сказал Джорж. – В девять часов тебя ждет у себя Минерал-Шакал.
Больше всего Полаку хотелось отправиться к генералу немедленно, уподобившись одному из его подданных, но журналиста высадили у «Холидей Инн».
Освежившись под душем, он вместе с Джоржем снова уселся на заднем сиденье посольской машины, которая везла их в президентский дворец. Бессмысленная поездка – дворец находился в трех шагах от гостиницы.
И хотя Минерал-Шакал был первым главой государства, с которым Полаку предстояло встретиться для личной беседы, ему было стыдно, что в горле у него пересохло. Даже Мейнсхейренланд, который уже дважды пожимал руку Минерал-Шакалу и по долгу службы должен быть привыкнуть к подобным аудиенциям, хранил молчание. Им предстояла встреча не с благовидным премьер-министром и не с хорошо образованным королем, а с массовым убийцей. При этом любое их поведение выглядело бы неадекватным.
Казалось, что все – от часовых на посту и кончая секретаршей – получили приказ принимать голландцев на самом высоком уровне. С них не требовали документов, не обыскивали – все знали, кто они такие. Через пять минут после приезда они уже сидели на стульях в оснащенном кондиционером стеклянном саду, напоминающем теплицу, с журчащими фонтанами, жирными золотыми рыбками в искусственном ручейке, скульптурами богов и предшествующих правителей, а также бюстом самого Минерал-Шакала в его любимой позе: устремив взгляд в Великое Будущее своей страны. При входе были натянуты два штандарта: ратанакирианский красно-бело-зеленый и красно-белый с национальным символом – храмами Та-Пром. Мимо проскользнула ящерица, и в сад в простой серо-синей гимнастерке вошел человек с таким уверенным видом, что Полак заранее предвкушал, как напишет в статье, что секретарь или садовник, несмотря ни на что, довольно свободно передвигаются в королевском дворце. Однако маленькая фигура человечка, его сморщенная лысая голова и большие глаза так напоминали самого Минерала, что у Полака перехватило дыхание. Это и был Труженик Номер Один, Повелитель Ратанакири, властелин жизни и смерти – генерал Софал Энг Ньянг.
Они встали и, сложив руки на груди, поклонились так же, как накануне при прощании с матерью Ума Пена. Джорж сказал что-то по-ратанакски, упомянув имя Полака, и генерал пожал ему руку. У него была слабая, но решительная хватка. Затем он вынул из кармана пачку «Лаки Страйк», протянул ее гостям и закурил сам. Опустившись на стул, он пригласил всех сесть.
Полак не курил, но в такой момент не мог отказаться от предложенной сигареты. Его прошиб холодный пот.
Минерал-Шакал отмахнулся от помощи Мейнхейренланда – он говорил по-французски. Это тоже было знаком определенного расположения, иначе он мог бы захватить с собой переводчика. Уже одно то, что он согласился принять Полака, свидетельствовало о многом: Софал редко встречался с журналистами. По- французски он говорил красиво, размеренно, с четкой артикуляцией, как будто читал текст, отпечатанный у Полака на лбу. Между предложениями делал паузы – исключительно для того, чтобы дать понять окружающим: им лучше всего помолчать. Этот человечек излучал силу, похожую на ту, что исходила от Аксела ван де Графа. Софал был из тех, кто не боится причинять крупномасштабные страдания. В этой низости было что-то великое, и, к своему ужасу, Полак почувствовал восхищение перед этим величием.
