«Интересно, отважусь ли я сказать то, зачем пришел?» – подумал Полак. Сказать, что в Голландии уверены: Ум Пен невиновен.
Софал проделал долгий путь к власти. Пусть он не был выходцем из рыбьего месива, как Ум Пен, но все же бегал по ратанакским помойкам вместе с другими голопузыми детьми. В школе он проявлял большие способности, и король отправил его учиться во Францию. В Париже он изучал дорожное строительство, слушал Сартра и Жюльетт Греко, печатал стихи, смешивался с толпой в метро, и в какой-то момент на него снизошло озарение о возможном возвышении ратанакирийцев. Он помог королю выгнать французов, соперникам – убрать с трона короля, затем уничтожил и соперников. Он отказался от всего человеческого и истребил все, что мешало осуществлению его провидческой мечты.
Минерал-Шакал выразил надежду, что Полак благополучно долетел и хорошо проводит время в Ратанаке. Он попросил уважаемого секретаря посольства передать его скромные комплименты послу и сказал, что может показать гостю куда более интересные места, нежели пруды для разведения рыбы.
«Убийца меня предупреждает», – подумал Полак.
Мейнсхейренланд кивнул.
Генерал рассчитывал, что Полак нарисует в своей статье картину современной прогрессивной Ратанакири. Он нахваливал красивую и трудолюбивую Голландию, которая, несмотря на значительную географическую удаленность, навсегда останется добрым другом Ратанакири. Два произошедших недавно несчастных случая – Полак знал, что Софал умудрится не называть имен Доорненбоса и Вахтера – ничего не изменят в их отношениях. Ратанакири продемонстрировала, что не боится наказывать иностранных преступников, угрожающих здоровью местной молодежи. Но и собственные подданные, покушающиеся на жизнь гостей, должны знать, что их ждет не менее суровая кара.
Интересно, осознавал ли Минерал-Шакал, что его власть – так же, как страх матери Ума Пена – мешала сказать ему то, что было у него на уме? В целях примирения со своим торговым партнером, Голландией, после казни Доорненбоса он превратил Эгона Вахтера – точно такого же контрабандиста – чуть ли не в национального героя Республики, принеся в жертву истинного, живого ратанакирийца. В стране достаточно ратанакирийцев. Стоит ли обращать внимание на то, что юноша невиновен? Софалу не приходило в голову, что в Голландии эта акция может быть принята в штыки на фоне того инцидента, который он хотел таким образом загладить.
Полиция, продолжал Минерал-Шакал, провела колоссальную работу по поиску преступника Ума Пена, который тут же признался в содеянном и был осужден на смерть. Сегодня ночью приговор приведут в исполнение.
– Вы, конечно, будете присутствовать на казни, – сказал Минерал-Шакал.
Полак словно услышал собственный приговор. Он заметил, как Джорж заерзал на стуле. И одновременно подумал: какая уникальная возможность.
Засим последовала одна из пауз Софала; Полак чувствовал, что должен что-то сказать.
– Я знал Эгона Вахтера, – произнес он.
В глазах Софала мелькнуло замешательство – возможно, он никогда и не слышал этого имени.
– Вы увидите, как будет наказан его убийца, – кивнул Софал. – Вы расскажете своим соотечественникам, как он умер.
– В Голландии ставят под сомнение виновность Ума Пена.
Ну вот, эти слова и вылетели – он как бы смотрел им вслед, оценивая их смысл. Краем глаза он заметил испуг на лице Джоржа.
– Голландия против смертной казни, – желая смягчить ситуацию, добавил он, тут же пожалев о своем малодушии. Теперь, когда он все испортил, он видел, какой красивой и ясной была произнесенная им фраза, на мгновение повисшая в воздухе.
Минерал-Шакал был явно разочарован. Он преподнес голландскому народу подарок, а Полак забраковал его, сказав, что он должен был найти другого убийцу, того, кто и вправду совершил преступление.
– Преступника Ума Пена защищает прекрасный адвокат, – сказал Софал, – а судья, вынесший приговор, учился в Сорбонне.
Полак не верил своим ушам. Сорбонна! Неужели Софал не понимает, что французский глава государства никогда не стал бы хвастать Сорбонной и что сейчас он де-факто признал иллюзорность своего провидения – он убивал всех подряд без разбора.
Полак кивнул. Конечно, Сорбонна. Тогда все в порядке.
Он мог быть доволен: он оправдал свой визит к Минерал-Шакалу, получив взамен великолепные цитаты. Возможно, в намерения Софала вовсе и не входило представить доказательства вины Ума Пена; возможно, он считал, что достигнет большего эффекта, если казнит невиновного, причем в рекордно короткие сроки, через две недели после убийства. Медленно вникая в смысл слов генерала и раздумывая, осмелится ли он когда-нибудь написать статью своей жизни, Полак делал заметки в блокноте. Он хотел написать «негодяй», но не рискнул. Вместо этого он вывел: «молодость», «дружба», «победа» – слова, которыми сыпал Софал как из рога изобилия.
Затем Полак снова посмотрел на него – маленький человечек семидесяти лет, с тихим голосом и почти женскими повадками, а между двумя поднятыми пальцами – сигарета «Лаки Страйк», затянувшись которой, он царственно выпускает кольца дыма. Его миниатюрное морщинистое личико выражало суровость и одиночество; было очевидно, что он навсегда лишен возможности забежать с друзьями в кафе, где можно посидеть и посмеяться над нелепостью этого мира, похлопывая друг друга по плечу.
Они молча ехали назад в посольской машине. Полак был вымотан так, как будто боролся со скалой, которая могла его раздавить. В одно мгновение Софал свел всю его поездку в Ратанакири, его будущую статью, воспоминания об Эгоне Вахтере к одному-единственному вопросу: пойдет ли он на казнь Ума Пена? Осмелится или не осмелится? Он попробовал представить сцену казни, но видел лишь себя и того юношу – глаза в глаза. Казалось, это будет длиться вечность, но все оборвалось мгновенно.
– О чем думаешь? – спросил Мейнсхейренланд.
– Невероятно. Они просто поймали первого встречного.
– Да, ему не позавидуешь. Ты пойдешь на казнь?
– Не знаю.
– Ум Пен пойдет.
Полак знал, что это единственная возможность увидеть его живым.
Накануне вечером, по дороге из аэропорта в город, Мейнсхейренланд показал ему Дом Дружбы между Ратанакири и Вьетнамом, но лишь сейчас Полак смог разглядеть это сооружение как следует: широкий грубый прямоугольник, подходящий символ для генеральской дружбы.
Водитель заехал на парковку и остановился у входа.
Благодаря прохладному бризу жара была сносной. Выйдя из машины, Полак потянулся. На парковке было много свободных мест. Некоторые окна здания выглядели мертвыми, на стенах появились коричневатые пятна. Миниатюрным смерчем кружились пачки из-под сигарет и фантики от конфет, по земле каталась железная банка. Решетка из плетеного железа приобрела яркую подшивку из кусков бумаги и всевозможного мусора. За ней до самой дороги тянулся пустырь, посреди которого стояла кособокая пальма. С другой стороны здания слышался шум аэродрома.
Подъехала еще одна машина, остановилась у решетки. Из машины вышла девушка в синей юбке и белой блузке и со стопкой папок под мышкой быстрым шагом направилась к входной двери. Она то и дело переходила на бег, защищая рукой бумаги от ветра.
– Элита, – сказал Джорж. – Двести долларов в год.
– Она следит за нами?
Джорж улыбнулся:
– Нет, этим занимается он. – Рассмеявшись, он кивнул шоферу, и тот, в свою очередь, дружески кивнул в ответ.
Джорж направился к машине девушки.
– Приблизительно здесь стоял автомобиль твоего друга, – сказал он. – А там машина женщины.
И вдруг он словно весь скорчился от боли.
– Боже мой, – сказал он. – Смотри.
Подойдя к нему, Полак увидел бледно-коричневую полосу. След, почти неразличимый на бетоне,
