хвате, Тимофей достал-таки германца. Копье прогудело над стальным налобником чужого коня и, словно дубина, обрушилось на голову всадника. Ударило тупым концом по смотровой щели шлема-ведра.
И как ударило!
Бу-у-у…
Зудящий болезненный импульс в руках. Передающийся через ладони хруст дерева и разлетающаяся перед глазами щепа.
…у-у-у…
И гулкий — будто по колоколу колотушкой! — отзвук латинянского шелома, охоженного ратовищем.
… у-у-ум!
В тот момент Тимофей ничего больше не видел, не слышал, ничего не чувствовал и ни о чем не думал. Главное для него в тот момент было, что…
Бу-у-ум-м-м!!!
Голова рыцаря откинулась. Сбитый шлем закувыркался в воздухе. Оглушенный всадник мотнулся всем телом назад, потом, отброшенный высокой спинкой седла, — вперед. Потерял стремя. Утратил равновесие. Молодой барон Зигфрид фон Гебердорф мешком повалился наземь.
Еще бы не повалиться! Тимофей вложился в этот удар полностью, до конца, целиком, без остатка. Отстранившись от всего остального. Позабыв обо всем на свете. Даже о том, о чем забывать никак не следовало. Даже в пылу настоящей сечи. И уж тем более в никчемной горячке потешного турнирного боя.
Расплата пришла незамедлительно.
Пока Тимофей тонул в безумном исступлении схватки, был нанесен ответный удар — страшный, чудовищный. Внезапный и неотразимый. Удар не крепкой рукой, не тупым коронелем, вышибающим человека из седла и мозги из черепа. Не боевым мечом и даже не стрелой, пущенной исподтишка.
ВЗГЛЯДОМ!
Его ударили в тот самый момент, когда он бил сам. И в тот, и в следующий. И чуть позже. Его ковыряли и терзали, точно и метко вгоняя незримые клинья под шелом, под черепную коробку, под надежную магическую защиту, поставленную Угримом, но требовавшую и присутствия его, Тимофея, воли и силы. Воли и силы, которые сейчас были направлены на иное. На бой и победу.
Именно поэтому он пропустил удар. Поэтому не сразу постиг, что происходит. Отчего вспыхнула в голове нестерпимая боль. Что за багровая искристая муть разорвалась в глазах. И чьи очи вдруг открылись в нем, внутри его.
Понимание пришло лишь несколько мгновений спустя. Пристальный взгляд немигающих черных глаз, проникавший через его глаза, безжалостно и бесцеремонно копошившийся в его мыслях и чувствах, принадлежал Михелю Шотте. Колдун в красных одеждах, доселе укрывавшийся за пологом императорского шатра, теперь стоял у трона Феодорлиха. Латинянский маг стоял и смотрел. Из-за стены телохранителей- щитоносцев, из-за факельных огней.
ВСМАТРИВАЛСЯ.
Боль, потрясение и отчаяние оказались столь велики, что Тимофей едва удержался в седле. Пошатнулся, как давеча Бельгутай. «Видимо, нойону тоже здорово досталось… то же и досталось!» Но все- таки усидел на коне, подмял боевое исступление, собрал всю волю в кулак, выпихнул прочь чужой взор, закрылся снова.
Поздно? Слишком поздно? Или все же не очень?
С зубовным скрежетом он гадал про себя, что сумел, а чего не смог выведать проклятый колдун, проникший за Угримову защиту. И где-то в глубине души понимал: Михель теперь знает все, что ему было нужно узнать.
… Через рыцарскую стенку удалось прорваться лишь четверым посольским воинам. Бельгутай, Тимофей и еще два нукера, достигнув противоположного края ристалища, где воткнутые в землю факелы образовывали огненный тупик, развернули коней, огляделись.
На месте недавней сшибки лежали люди и билась степная кобылка с поврежденными ногами. Шесть татарских воинов были повержены копьями и потоптаны конями. Трое — неподвижны. Трое слабо шевелятся. Однако среди павших степняков валяются и немецкие рыцари. Четверо. Один не подает признаков жизни.
И что теперь? Брать новые копья и продолжать? На потеху императору, на радость императорскому колдуну?
Тимофей видел, как Михель склонился к уху Феодорлиха. Император внимательно выслушал мага, кивнул, небрежно махнул рукой. Хриплый гул рога возвестил об окончании бухурта. Все ясно. К чему продолжать бой, который уже выполнил свое предназначение.
Полтора десятка слуг и оруженосцев, раздвинув и опрокинув факелы, уже бежали к поверженным германцам. Несколько нукеров Бельгутая спешили к сбитым татарским воинам.
Тимофей покосился на ханского посла. Тот, откинув защитную личину, хмуро наблюдал за суетой на турнирном поле. Смотрел Бельгутай туча тучей. На выступающих скулах ходили желваки. Злобно щурились, отражая пламя факелов, глазки-щелки.
Нойон встретился взглядом с Тимофеем. Понимание без слов проскользнуло между ними. Потом прозвучали слова.
— Я ошибся, Тумфи, — процедил Бельгутай. — Не нужно было соглашаться на этот турини.
— Михель? — тихо и коротко спросил Тимофей.
— Он, — скрипнул зубами Бельгутай. Степняк хлестнул ненавидящим взглядом по красной фигуре у императорского трона. — Пр-р-роклятый шаман!
Феодорлих поднялся с трона и направился к шатру. За ним последовал Михель. Видимо, ни того ни другого более не интересовал турнир. Что ж, у императора и мага имелись дела поважнее. Им теперь будет что обсудить.
Кто-то уже прокричал о победе «благородных германских рыцарей», хотя победа эта была еще не окончательной и не безусловной. От шатра Феодорлиха к Бельгутаю и Тимофею спешил рыцарь в дорогих доспехах и богатых одеждах. Приблизившись, посланник императора вежливо, но твердо попросил посольских воинов, усидевших на конях, покинуть ристалище вслед за теми, кто был выбит из седел.
— Его величество велел вам ожидать в лагере и никуда не отлучаться, — сообщил немец. — Вас известят, когда его величество пожелает с вами встретиться.
— А его величество пожелает? — с сомнением спросил Тимофей.
Теперь-то?! После всего-то?!
— Его величество пожелает, — холодно было обещано ему.
Под ликование зрителей шесть рыцарей, принимавших участие в бухурте, уже объезжали поле — торжественно и степенно, с видом полноправных победителей. Желтые огни факелов отражались в начищенных доспехах.
Тимофей переводил Бельгутаю слова германца.
— Возвращаемся в лагерь, — бросил нойон и зло взмахнул плетью.
Тимофей нагнал его уже за ристалищем.
— Что ты намереваешься делать, Бельгутай?
— Ждать, Тумфи. Ты же слышал волю императора.
— Чего?! — Тимофей аж сплюнул в сердцах. — Чего ждать-то?!
— Как тебе объяснить… — Посол вздохнул. — Я совершил ошибку, и Хейдорх узнал то, чего ему знать не следовало. Но случившегося не переиначишь, и теперь я должен понять, что предпримет император, обладая полученным знанием.
В императорском шатре, отделенном от внешнего мира плотным пологом и колдовским словом, говорить можно было свободно, без опаски. И все же император и маг вели беседу негромко, вполголоса.
— Итак, Михель, что тебе стало известно? — Обычно бесстрастный и невозмутимый повелитель Священной Германо-Римской империи Феодорлих фон Гуген сейчас с трудом сдерживал нетерпение. —
