баронеттой. Другой воин, забыв о своем копье, попытался отобрать у нее клинок, и Айлэ отмахнулась остро заточенным лезвием. Едва не лишившись носа, альб отпрянул, оступился и повалился на спину.
В толпе поселян засвистели и заулюлюкали, но, стоило Ирвасту чуть приподнять жезл, шум разом прекратился.
— Я не дам его убить! — выкрикнула Айлэ. Неумело, но грозно держа слишком большой для ее тонких пальцев нож, она встала над связанным рабирийцем — волосы растрепаны, платье, успевшее лопнуть по шву, измазано в пыли. — Тогда и меня убейте! Не подходи!
— Так, — процедил Ирваст. Медленным, зловещим движением он поднял жезл, нацелился в Айлэ, и клинок в ее руке внезапно сделался тяжелее гранитного валуна. Нож воткнулся до половины в песок, а баронетта, закрыв ладонями лицо, беспомощно разрыдалась. — Теперь ты поедешь в Альвар привязанной к седлу, Недолговечная. Оттащите ее, и прикончите этого…
Тут Каури Черный Шип быстро зашептала ему на ухо. Дослушав, альб поднял бровь и распорядился:
— Впрочем, нет. Поднимите его.
Хасти поставили на ноги и выдернули кляп. Рабириец немедленно принялся честить своих мучителей замысловато звучащими ругательствами, как и полагалось на его месте старому воину из далекой Киммерии. Кляп воткнули снова.
— Ты рисковала своей жизнью ради жизни своего слуги, Айлэ, — начал альб, вновь опускаясь в свое кресло. — Кто он тебе? Родня? Любовник?
— Он наш потомственный телохранитель! — запальчиво бросила баронетта Монброн. — Он служил еще моему деду! Если вы его убьете, кто будет защищать меня?!
Ирваст явно что-то задумал. Или, может быть, идею подала Каури, и идея пришлась альбу по нраву — во всяком случае, от его скуки не осталось и следа, а в голосе, когда он снова обратился к Айлэ, слышалось мурлыкающее коварство:
— Как зовут твоего телохранителя? Откуда он родом?
— Его зовут Хасти! Он из Киммерии! — бросила Айлэ, все еще не в силах совладать с сотрясавшими ее рыданиями, итогом полного треволнений и приключений дня.
— Силен ли он в обращении с оружием?
Айлэ, всхлипывая, подтвердила, что да, весьма силен, и довольный альб откинулся на своем троне.
— Развяжите одноглазого, — велел он, и двое копьеносцев двумя взмахами ножа распустили веревки на руках и ногах рабирийца.
Ирваст на всякий случай нацелил жезл на Хасти.
— Слушайте меня, Пришедшие Первыми! — повысил голос альб. — Ныне я милостив! Я дарую жизнь не только деве из племени Недолговечных, но и воину, пришедшему с ней! Однако должен воин доказать делом, что достоин столь дорогого подарка. Его госпожа объявила прилюдно, что в мечном бою ему нет равных. Пусть же он сойдется на длину меча с тремя моими лучшими поединщиками. Ежели им не удастся лишить его жизни, то помилую и я, Ирваст, сын Хетира, Повелитель Йаули.
Поселяне приветствовали такое мудрое решение дружными криками восторга. У Айлэ, напротив, мороз пошел по коже. Круг желтого песка недаром сразу напомнил ей гладиаторское ристалище, на котором что ни день проливается кровь поединщиков. Понятно, чего хотел альб и какой совет подала ему дева- воительница.
Жизнь в Заповедном Крае явно небогата событиями и скудна на зрелища. Такое развлечение, как битва звероподобного воина из неведомой, а потому пугающей Киммерии с альбийскими мечниками наверняка станет событием, рассказ о котором еще долго будет передаваться из уст в уста… вот только переживет ли это развлечение «телохранитель Хасти»? Раз альб с такой легкостью решился «помиловать» пленного, значит, по его мнению, шансов выжить у одноглазого меньше чем ничего… Айлэ совсем уж собралась в очередной раз запротестовать, но встретилась взглядом с рабирийцем и поняла по пляшущему в единственном сером зрачке веселому злорадству, что исход боя может оказаться для альбов большой неожиданностью.
Между тем из-за спин поселян мягким кошачьим шагом выступили трое, которых Айлэ прежде видеть не доводилось. В кожаной броне, такой же, как на копейщиках, но не синей, а пурпурной и с нашитыми на груди и плечах блестящими пластинками металла, с рукоятями легких парных сабель, торчащих крест- накрест над плечами, даже на неопытную баронетту эти высокие, гибкие и неимоверно жилистые бойцы произвели впечатление.
— Доблестная Каури, не желаешь ли и ты принять участие? — с усмешкой вопросил Ирваст. Каури деланно скривилась, хотя по ее нетерпеливо пляшущим на рукояти кинжала пальцам можно было с легкостью судить о ее истинном отношении к предстоящему бою:
— О нет, Повелитель Ирваст! Полагаю, мы напрасно выставили троих, достало бы и одного. Что же до меня, выше моего достоинства марать благородную альварскую сталь в нечистой крови смертного. Я боюсь, как бы мои мечи не заржавели от нее.
— Что она говорит? — заинтересовался одноглазый. Айлэ, спохватившись, что рабириец по условиям игры не более чем тупой рубака и, следовательно, разуметь по-альбийски не должен, повторила слова воительницы на аквилонском наречии. «Потомственный телохранитель» презрительно фыркнул.
— Переведи ей, — потребовал он, — что ее мечи скорее заржавеют в ножнах от бездействия. А ежели она наберется храбрости со мной драться, я отстегаю ее по голой заднице, отберу железки и отправлю на кухню… где ей самое место! — Скажи своему одноглазому калеке, — рявкнула воительница, едва дослушав обратный перевод Айлэ, — что мои воины за десять ударов сердца сделают его также одноногим, одноруким и одноухим. А если по какой-то случайности им это не удастся, то за них все сделаю я.
Рабирийцу бросили меч. Подобрав с песка прямой и легкий обоюдоострый клинок, Хасти с неожиданной сноровкой высоко подбросил его в воздух, поймал за рукоять, прокрутив «мельницу» так, что застонал разрезаемый воздух, и недовольно поморщился — альбийский клинок в его руке смотрелся игрушкой. Зато среди альбов послышались редкие возгласы одобрения.
Зрители попятились, давая место поединщикам. Не зная, куда спрятаться, Айлэ нерешительно шагнула поближе к Каури. Воительница не обратила ни малейшего внимания на чумазую пленницу, чья голова как раз приходилась ей по грудь — Каури по прозвищу Черный Шип была всецело поглощена предстоящим действом.
Ирваст щелкнул пальцами, и невесть откуда над ареной прогремел густой тягучий удар гонга.
Троица в пурпурных доспехах разом выхватила свои клинки и двинулась на рабирийца, обходя его с трех сторон.
Даже Айлэ, с ее ничтожным опытом в ратных делах — ей довелось лишь несколько раз присутствовать на турнирах — понимала, что бой можно считать проигранным, как только один из альбов окажется у рабирийца за спиной. Положение Хасти осложнялось еще незрячим правым глазом и тем, что в начале поединка его якобы случайно развернули лицом к ослепляющим лучам солнца. Самый искусный воин отказался бы от боя на столь невыгодных условиях, не нанеся тем самым никакого ущерба воинской чести. Однако здесь выбирать не приходилось. Одноглазый должен был победить — или умереть.
Понимал это и Хасти. Клинки противников не успели еще покинуть ножны, а рабириец, пригнувшись и выставив перед собой меч, быстрым приставным шагом начал смещаться влево. Тем самым он вынудил ближайшего мечника атаковать раньше времени — тот, увидев надвигающегося врага, сам прыгнул вперед и рубанул с двух рук, отвесно сверху вниз. Сделай рабириец еще шаг, один из клинков непременно снес бы ему голову или руку. Но, уже занеся ногу для этого рокового шага, Хасти внезапно отпрянул, извернулся, нырнув под острую сталь, и его собственный меч с непостижимой быстротой списал шипящую дугу.
Сабля альбийского мечника упала на песок — вместе с левой рукой, отрубленной по локоть.
Зрители азартно завопили, кричал раненый альб, безуспешно пытаясь зажать страшную рану, на желтом пыльном песке быстро ширилась темная лужица. Засуетились копейщики в синем, оттаскивая
