Он спрашивает, сколько времени потребуется пятнадцати мужикам, чтоб досыта изнасиловать Андреа и Дорию.
– Думаю, несколько часов. А что?
Ахира явно заставил себя успокоиться.
– Тогда мы подождем несколько часов. – Снова отдаленный придушенный вскрик. – Мы подождем. Другой возможности не представится.
– Ну, подождем. И что?
– Я стану берсерком.
Ахира сидел спиной к мерцающему свету масляной лампы, не обращая внимания на горящие огнем плечи. Эти цепи придумывались для безопасности – не для удобства жертв. После многочасового сидения с руками над головой его плечевые суставы терзала жгучая боль.
Ждем.
И ничего не поделаешь. Даже сумей они освободиться от цепей раньше, вооружиться и напасть – ситуация в любом случае была бы не в их пользу. Возможно, Ольмин и правда единственный у врага серьезный боец, а другие почти наверняка в подметки не годятся ни Ахире, ни Карлу, но все равно их пятнадцать против двоих. Хаким не в счет. Вот уж кто никакой боец. Хаким нужен, чтобы найти и попытаться освободить Аристобулуса. Если он сможет это сделать – у нас появится шанс.
Но надо дать время работорговцам утратить бдительность. А крики? Не замечать их, хотя бы постараться не замечать. Сейчас не время геройствовать – время делать дело.
Так что – ждем.
Но не до рассвета; днем таланты Хакима почти бесполезны. Днем лучники превратят их в ежей еще на полпути к двери.
Днем ночное видение гнома обернется почти слепотой.
Ждем. Но уже недолго.
В игре стать берсерком проще простого. «Я становлюсь берсерком» – заявляешь ты, бросая четвертый дайс. Если выпадает ноль, единица или двойка – у тебя ничего не вышло. Хочешь, пробуй еще раз на следующий ход.
А вот если выпала тройка – тебе повезло. Сила твоя увеличивается вдвое, намного превысив пределы, возможные для смертных в обычных обстоятельствах. Интеллект и Мудрость почти исчезнут, заодно с ними – Ловкость; Умение обращаться с оружием и Скорость останутся прежними, и Обаяние – тоже, а вот Выносливость станет такой, что уложить тебя сможет только смертельный удар. Да и то не убить, а всего лишь притормозить.
Разумеется, позже за это придется платить. Потом, когда берсеркерство схлынет, ты надолго превратишься в бессильного котенка.
Но до того времени ты станешь уничтожать, ломать, крушить.
Или погибнешь.
Ахира ощупал толстую цепь. Возможно, он и не сможет порвать ее – даже берсерком.
Не важно. Это наш единственный шанс. Он поднял голову.
– Карл. Пора.
Куллинан медленно кивнул.
– Да. Постарайся только вспомнить, что и нас тоже надо освободить.
– Вспомню. И… вот еще что: пока я безумен, командуешь ты. Убедись, что увел всех, кого можно. А обо мне не тревожься. Я…
– Нет.
– Не спорь. – Это уже не игра; герои-дилетанты хороши были за удобным столом в студенческом общежитии. Но не здесь. – Когда меня охватит безумие, ты не сможешь ни в чем меня убедить. Я не побегу. Не смогу бежать.
Куллинан тихо хмыкнул.
– По-моему, ты сказал, когда ты обезумеешь – командовать мне.
Ахира вздохнул.
– Хаким, объясни ему.
Вор помотал головой.
– И не подумаю. Коли он командует вместо тебя – он во всем разберется сам. Поэтому ведь ты и выбрал его, а не меня, так?
– Точно. – Ахира откинулся на шероховатые доски стены. – Пора. Мы ждали достаточно долго. Будьте осторожны.
Есть единственный путь к боевому безумию. Уйти в себя, в самую глубину, найти искру ярости, неукротимого гнева…
И раздуть ее.
Спецклассы – так это называлось. Будто быть калекой – особый дар. Специальные классы, особенные дети – это ведь звучит просто изысканно!
Миссис Хеннесси – так ее звали. Маленькая, остролицая, рыжая, всегда одетая чуточку слишком аккуратно, источающая жалостливое всепонимание и долготерпение, которым можно научиться только на лучших специальных курсах. Но даже на курсах ей не смогли вдолбить осознание того, что увечное тело вовсе не обязательно означает дурную голову.
Она подняла голову от соседней с ним парты, где уже в тридцатый раз объясняла маленькой Жаклин Минелли, что фиолетовый кубик надо вкладывать в фиолетовую же лунку.
– В чем дело, Джимми?
Он всегда ненавидел сокращенное имя. Даже родители, когда он пошел в первый класс, стали называть его Джеймс Майкл. А было это шесть лет назад.
Но отстающих в развитии не называют полными именами. Сокращенными – да, причем желательно из тех, что оканчиваются на гласный. Таковы правила. А если «отстающий» – мальчик с нормальным интеллектом, просто больной мускульной дистрофией? Не стоит ли для него изменить правила?
Ну разумеется, нет.
– Я решил эту чепуху. – Ребром костенеющей ладони он ткнул в задачу, сбросив листочки на пол.
Она наклонилась и принялась устало собирать разлетевшиеся листки.
– Джимми, это плохой поступок.
– Меня зовут Джеймс Майкл. И я с десяти лет запросто решаю чертовы алгебраические уравнения…
– Это плохое слово…
– … и меня чертовски раздражает, когда всякие драные суки обращаются со мной, как с недочеловеком.
Она ударила его по щеке.
И, разумеется, прижала руку ко рту, тут же возненавидев себя, и до конца дня была с ним добра и предупредительна: извинялась.
Если подумать, та пощечина была самым приятным, что он когда-либо получал от учителей.
Ахира слегка потянул цепь. Потом сильнее… еще сильнее… Нет. Пока – нет.
– Эй! – донеслось из холла. – Кто за пивом?
Его сосед-сиделка уже уложил Джеймса в постель и отправился в библиотеку. Конечно, можно было попросить кого-нибудь поднять и одеть его, но Джеймс Майкл провел уже немало часов в общей комнате, ловя косые взгляды и потаенное содрогание, пока хоть кто-то из них не начинал видеть больше, чем скорченное в коляске тело. А сосед ушел. И если Джеймс Майкл отправится со всеми за пивом, по возвращении его ждет выбор: просить кого-то трижды, а то и четырежды носить его в туалет или…
… Или провести несколько часов, купаясь в собственной моче.
Не выходит. Старайся лучше. Рванись в огонь, добудь искру… Раздуй ее…
Дория опустилась в кресло – стараясь, чтобы он не решил, что она нарочно устроилась подальше, – с минуту боролась с собственным страхом перед Джеймсом Майклом Финнеганом, а потом решительно придвинулась на пару дюймов.
Проклятие, Дория, неужто ты не можешь обращаться со мной, как со всеми?
