кивали пушистыми головами, будто подтверждали их обет.
А верхом холма уже завладели травы.
Лошадь Карла фыркала, толкая его носом в спину.
— Ладно, Морковка, мы идем достаточно быстро. — Он обернулся, потрепал кобылу по шее и снова медленно двинулся по пожарищу. — Потерпи немного, ладно? Я не хочу, чтобы ты сломала ногу.
Она заржала, словно поняла его, и согласилась, что сломанная нога — вовсе не то, о чем она мечтала всю лошадиную жизнь.
Гм, а подействуют ли целительные бальзамы на лошадь?
Возможно. Очень даже возможно.
Но не станет ли Ахира возражать против подобного эксперимента — даже если единственным другим выходом будет убить лошадь?
Скорее всего — станет. Ахира и кони относились друг к другу с взаимным непониманием.
— Шевелись, ты, мерзкое маленькое чудище! — очень к месту прорычал позади Ахира, дергая за повод своего мышастого пони. —
Маленький конек дергал головой, натягивая повод, пытался вздыбиться, упирался и фыркал на гнома, но, как ни возмущался, все равно продвигался вперед — дюйм за дюймом.
«Каков всадник, а?»
«Да уж».
Следом за Ахирой двигалась повозка; на ее облучке привычно сидел Уолтер Словотский, рядом с ним устроилась светловолосая Кира. Несколько недель свободы явно пошли ей на пользу; она стала очень хорошенькой, хоть, на вкус Карла, и несколько худоватой.
Уйдя с головой в беседу, Уолтер улыбнулся и потрепал ее по коленке. Карла это странно успокоило — и он почувствовал жгучий стыд за себя самого.
Уолтер мой друг. Я должен радоваться, что он кого-то себе нашел, а не тому, что мне не надо больше тревожиться насчет него и Энди-Энди.
«Насколько я знаю, если Уолтера и нельзя в чем-то обвинить, так это в том, что он однолюб».
«Эллегон!»
«Если ты намерен доверять им обоим — или хотя бы одному из них, — так доверяй. Если нет — не надо. Но если ты можешь тревожиться подозрениями — значит, тебе не о чем тревожиться по-настоящему. Хочешь, я перечислю настоящие поводы?»
«Нет, спасибо, дружок… Теперь я знаю, к кому обращаться за поддержкой — к тебе».
«Не думай об этом».
«Не буду».
Позади Словотского и Киры на легком одеяле, с мешком зерна под головой вместо подушки дремал Лу Рикетти. Ветер доносил до Карла его храп.
М-да… Предполагалось, что Рикетти присматривает за бычком, привязанным к повозке за кольцо в носу. Карл подумал, не разбудить ли Рикетти, но отогнал идею. Нет нужды — животное, хоть и хромало, шло без понуканий.
Сидя на высоком облучке, Андреа правила бывшим фургоном работорговцев; к ее боку прижалась малышка Эйя. На крыше фургона были привязаны клетки с курами и цыплятами, с его окон сняли решетки, а прутья лежали теперь вместе с остальным железом в повозке.
Рядом с фургоном трусили козы и безо всякого стеснения во весь голос выражали свое мнение по поводу похода, отряда и прочего безобразия. Эйя обернулась, сказала им что-то успокаивающее. Девочке нравились козы, хотя вонючие твари и не отвечали ей взаимностью.
С Эйей по-прежнему были проблемы: не проходило ночи, чтобы она не проснулась в слезах — и не могла больше заснуть, пока Энди-Энди не убаюкивала ее.
В чем тут дело, было ясно сразу: малышка тосковала по дому. Решение напрашивалось само, но Энди- Энди оно не нравилось: она уже считала девочку своей.
Позади фургона растянулись с конями в поводу Тэннети, Хтон, Ихрик и Фиалт — то и дело подхлестывая, они гнали пятерку коров, а те все время пытались остановиться. Скот был тормозом для всего отряда: если б не стадо, можно было бы делать не меньше пятнадцати миль в день. Чертовы косолапые твари…
«Оставь тревоги. Поход почти окончен».
Последним был Чак: он настоял, что поедет по гари верхом, и теперь кряхтел и ругался, когда его лошадь оступалась.
— Тише, Морковка, тише. — Карл похлопал кобылу по шее и повел на вершину холма.
Карл поднял взгляд. В вышине, темной точкой в голубизне неба кружил дракон.
«Верно. Потому-то я ее Морковкой и назвал».
«Подходящее имя. Она, наверное, очень вкусная».
«Эллегон, ты
«Гм. А я считал, что заслуживаю награды за то, что нашел путь, по которому вы сможете провести повозки, — Мысленная нить натянулась на мгновенье — и вновь ослабела. — У Льюиса и Кларка не было воздушной разведки. И у Кортеса с Писарро тоже. Ты мог бы заметить, что вот уже три месяца не блуждаешь по окрестностям в поисках нужной тропы».
«Я и заметил. Честно. Прежде, чем ты об этом сказал. Так что будь добр… — Карл оборвал сам себя. Так с ребенком не говорят. — Ты отлично потрудился, хоть я этого раньше и не говорил».
«Не говорил».
Гребень холма был всего в нескольких ярдах; повинуясь внезапному порыву, Карл бросил поводья Морковки, взбежал вверх, на вершину — и заглянул за нее.
У него захватило дух.
Долина открылась ему — деревья и травы простерлись манящим зеленым ковром; вдали, сплетаясь, стекали с убеленного снежниками хребта серебристые речки — извиваясь меж сосен и кленов, они впадали, наконец, в зеркально-чистое озеро, что чашей лежало на дне долины.
Полумилей ниже, у берега, вышли на водопой семь оленей. Вода была тихой, в ней отражались перистые облака и синее небо. Олени пили. Самец с пятью веточками на рогах взглянул на воина; потом все стадо изящными высокими прыжками бросилось прочь и исчезло в лесу.
Из долины дул ветер — он нес с собой теплый аромат нагретых солнцем трав и прохладный запах сосен.
Карл не заметил, как подошел Чак. Только что он был один — и вот уже маленький воин стоит рядом, держа в одной руке поводья Морковки, в другой — своей собственной кобылы.
— Нравится? — Чак улыбнулся и подал ему повод.
Карл не ответил.
В этом не было нужды.
— Готов, Лу?
Рикетти кивнул, внутренне улыбаясь.
— Начинай ты.
Рикетти поднялся, вышел к костру и встал лицом к людям — спиной к потрескивающему пламени.
— Две основных цели подобных конструкций, — начал он, — это создание запаса воды и оборона.
Его внимательно слушали.
Что было приятно. Лу нравилось быть в центре внимания. Сейчас.
Словотский кивнул:
— Все верно. Но что это значит для нас?
От огня несло жаром; Рикетти отодвинулся, но жар все равно чувствовался.
