Том 4. Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки 1922-1923

Друзья

А во́роны гости?!
        Дверье крыло
раз сто по бокам коридора исхлопано.
Горлань горланья,
        оранья орло́
ко мне доплеталось пьяное до́пьяна.
Полоса
щели.
Голоса́
еле:
«Аннушка^* —
ну и румянушка!»
Пироги…
     Печка…
Шубу…
    Помогает…
           С плечика…
Сглушило слова уанстепным^* темпом,
и снова слова сквозь темп уанстепа:
«Что это вы так развеселились?
Разве?!»
    Сли́лись…
Опять полоса осветила фразу.
Слова непонятны —
         особенно сразу.
Слова так
       (не то чтоб со зла):
«Один тут сломал ногу,
так вот веселимся, чем бог послал,
танцуем себе понемногу».
Да,
их голоса́.
      Знакомые выкрики.
Застыл в узнаваньи,
         расплющился, нем,
фразы крою́ по выкриков выкройке.
Да —
   это они —
        они обо мне.
Шелест.
    Листают, наверное, ноты.
«Ногу, говорите?
        Вот смешно-то!»
И снова
    в тостах стаканы исчоканы,
и сыплют стеклянные искры из щек они.
И снова
    пьяное:
        «Ну и интересно!
Так, говорите, пополам и треснул?»
«Должен огорчить вас, как ни грустно,
не треснул, говорят,
         а только хрустнул».
И снова
    хлопанье двери и карканье,
и снова танцы, полами исшарканные.
И снова
    стен раскаленные степи
под ухом звенят и вздыхают в тустепе^*.

Только б не ты

Стою у стенки.
      Я не я.
Пусть бредом жизнь смололась.
Но только б, только б не ея
невыносимый голос!
Я день,
    я год обыденщине пре́дал,
я сам задыхался от этого бреда.
Он
жизнь дымком квартирошным выел.
Звал:
   решись
      с этажей
           в мостовые!
Я бегал от зова разинутых окон,
любя убегал.
      Пускай однобоко,
пусть лишь стихом,
         лишь шагами ночными —
строчишь,
     и становятся души строчными,
и любишь стихом,
        а в прозе немею.
Ну вот, не могу сказать,
           не умею.
Но где, любимая,
        где, моя милая,
где