кто с лежбища, кто из берлог и нор;
не хитрость и не страх, как до сих пор,
их красться светлым лесом побуждали
лишь собственные уши; рев и крик
сошли на нет, когда среди пустыни,
где разве что шалаш встречал бездомных,
убежище из вожделений темных
со входом, чьи столбы дрожат поныне,
храм в диких дебрях слуха ты воздвиг.
Перевод В. Микушевича
II
С напевом лира ласково слилась,
и вышла девушка из их слиянья;
сквозь ткань весны разбрызгала сиянье
и, как в постель, мне в ухо улеглась.
И было все в ее глубоком сне:
луга, деревья, близость, отдаленье,
внезапный мой восторг и удивленье,
когда-либо ниспосланное мне.
Мир — сон ее. И как ты мог дойти,
о певчий бог, до мастерства такого?
Ее ты сотворил, не разбудив.
А где же смерть? Последний где мотив?
Ведь песня поглотить себя готова.
Не выронить бы… Девочка почти…
Перевод В. Микушевича
III
Лишь тот, кто среди теней
поднимет лиру,
близок хвалой своей
этому миру.
Лишь тот, кто отведал там
с мертвыми мака,
стал дорожить и сам
нотою всякой.
Образ такой усвой:
пусть отраженье
смоет вода;
только в стране двойной
голос, как пенье,
нежен всегда.
Перевод В. Микушевича
III
Тот лишь, кто с лирой своей
не расставался,
кто ей и в мире теней
верен остался,
тот лишь, кто с мертвыми ел
мак, не гнушаясь,-
тот бесконечность воспел,
струн не касаясь.
Пусть, отраженный на дне,
образ расплылся:
образ познай.
Только на той стороне
всем нам открылся
вечности край.
Перевод Т. Сильман
IV
Слышишь, Господь? Страшна
новая эра.
Провозглашена
новая вера.
