перстни на толстых пальцах.
— А вы меня, часом, не дурите?
— Ну, может, малость и дурю.
Я усмехнулся и понюхал свой коньяк.
— Хорошо, когда есть что вспомнить.
— А ты книгу, что ли, пишешь? Я вашего брата за версту чую, как лис несушку.
— Почти в точку, старый лис. Я сейчас пишу кое-что для «Лук».
— Да ну? «Лук» вспомнил про Ножку Свита! Тут Дорис Дэй, а тут я, так, что ли? Здорово!
— Знаете, не хочу вас обманывать. Это будет статья про Джонни Фаворита.
— Про кого?
— Про Фаворита, певца. Он еще у Симпсона в ансамбле пел лет пятнадцать назад.
— Ну-у! Симпсона-то я помню. Он на барабанах стучал, как отбойный молоток.
— А про Фаворита что-нибудь помните?
Коричневая физиономия Ножки изобразила святую невинность ученика, не знающего ответа.
— Нет. Ничего не помню. Может, он потом имя сменил? Его теперь не Синатра зовут? Нет? Не Вик Дамон?
— Может быть, у меня неверные сведения, но, я так понял, вы с ним были друзья.
— Слушай, сынок, он как-то записал одну мою песню. За гонорар ему спасибо, но от этого мы с ним друзьями не стали.
— А я видел в «Лайф» фотографию, вы там пели вместе…
— Да, помню. Это было в баре у Дикки Уэллса. Я его там видел пару раз, но он не ради моих красивых глаз приезжал.
— А ради чьих же?
Ножка прикрыл веки и придал физиономии ернически постное выражение.
— Все тебе расскажи. Дела-то чужие…
— Так ведь теперь, наверно, все равно уже: сколько лет прошло! У него тут что, дама сердца была?
— Да-а, то была дама. Тут уж ничего не скажешь.
— А как ее звали?
— Ну, тут-то секрета нет. Кто здесь до войны жил, все знают, что у Евангелины Праудфут были шашни с Джонни Фаворитом.
— Смотрите-ка, а в газетах ничего не было.
— Эх, сынок, в то время, если уж с цветной связался, лучше было помалкивать.
— И кто же была эта Евангелина?
Свит улыбнулся.
— Негритянка из Вест-Индии. Красавица. Королева. Она его лет на десять старше была, а то и на пятнадцать, а так выглядела, что он рядом с ней щенком казался.
— И где мне ее найти?
— Не знаю, я ее уж лет сто не видел. Она ведь болела потом… А магазин-то ее стоит еще. Зайди, может, она там.
— А что за магазин? — Я изо всех сил старался избегать сыщицких интонаций.
— Гомеопатия какая-то. Это на Ленокс-авеню. Раньше она, кроме воскресенья, всю неделю до двенадцати ночи работала.
Тут Свит театрально подмигнул:
— Ну все, труба зовет. Пора опять играть. Посидишь еще?
— Я попозже подойду.
Глава четырнадцатая
Аптека мисс Праудфут располагалась на северо-западном углу перекрестка Ленокс-авеню и Сто двадцать третьей улицы. В витрине голубым неоном светились буквы размером с ладонь. Я проехал еще полквартала, припарковал машину и, вернувшись, стал осматриваться. В мутном голубом свете на круглых картонных подставках справа и слева пылились выцветшие коробочки с гомеопатическими снадобьями. К заднику был скрепками прилажен рекламный плакат. Человек, лишенный плоти и мышц, выставлял напоказ кровяную путаницу нутра. От каждой полочки к соответствующему органу тянулась провисшая атласная ленточка. Сердцу в этом раскладе достался «целебный экстракт белладонны Праудфут».
Поверх задника можно было немного заглянуть внутрь. Магазин освещали флюоресцентные лампы, подвешенные к потолку, обитому луженым листовым железом. Вдоль дальней стены стояли старомодные деревянные стеллажи со стеклянными дверцами. В аптеке не было заметно движения, только качался маятник часов.
Я вошел внутрь. Воздух был тяжелый и едкий от каких-то благовоний. Когда я стал закрывать дверь, над головой зазвенели колокольчики. Я быстро осмотрелся. У самого входа стоял вращающийся металлический стенд: сонники и брошюрки с советами по сердечной части стремились перещеголять одна другую броскостью обложек. Пирамидкой стояли цилиндрические картонные коробочки с волшебным порошком: утром присыпьте костюм, выберите число из сонника и отправляйтесь на скачки за крупным кушем.
Пока я рассматривал разноцветные ароматизированные свечи, приносящие удачу при постоянном использовании (фирма гарантирует), из подсобки вышла хорошенькая девушка кофейного цвета в белом аптечном халатике поверх платья. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать. У нее были вьющиеся волосы до плеч, цвета полированного черного дерева, и несколько звонких и круглых серебряных браслетов на тоненьком запястье.
Она встала за прилавок:
— Здравствуйте. Вам помочь?
Заученность интонации не могла скрыть нежной карибской напевности ее голоса.
Я сказал первое, что пришло в голову:
— Скажите, у вас есть Большой Иоанн?[10]
— Вам целиком или в порошке?
— Целиком, в амулете ведь главное форма?
— Амулетами мы не торгуем, сэр. У нас «зеленая аптека».
— А там, у двери, тоже лекарства?
— Да, у нас есть сувениры. Ну и что? У Рексалла в аптеке торгуют открытками.
— Я шучу! Не хотел вас обидеть.
— А я и не обиделась. Вам сколько взвесить?
— А мисс Праудфут здесь?
— Я и есть мисс Праудфут.
— Вы — мисс Евангелина Праудфут?
— Нет, я Епифания. Евангелина — это так маму звали.
— Звали?
— Она умерла в прошлом году.
— Соболезную.
— Она много лет болела, с постели не вставала. Отмучилась…
— Ваша мама дала вам прекрасное имя, Епифания. Оно вам очень идет.
Кофейная девочка чуть порозовела.
— И не только имя. Эта аптека уже лет сорок доход приносит. У вас с мамой были какие-то торговые дела?
— Нет, я ее не знал. Мне просто надо было ее спросить кое о чем…
Топазовые глаза Епифании потемнели.
