— Тут же написано. Missa niger по-латыни значит черная месса.
— Так ты по-латыни понимаешь?
Епифания довольно улыбнулась.
— Надо думать. После десяти-то лет в приходской школе!
— В приходской школе?
— Конечно. Орден Святого Сердца. Мама государственным школам не доверяла. И очень ценила дисциплину. Знаешь, как она говорила? «Эти монашки вобьют ума в твою пустую головушку».
Я засмеялся:
— Принцесса-колдунья в монастырской школе. Хотел бы я посмотреть на твой выпускной альбом.
— Покажу как-нибудь. Я старостой была.
— С тебя станется. А остальное можешь перевести?
Епифания улыбнулась:
— Элементарно. «Приглашаем тебя на тайную церемонию во славу Повелителя нашего Сатаны». Вот и все. А дальше дата: 22 марта, двадцать один ноль-ноль. А вот тут еще: «Линия Интерборо, станция 'Восемнадцатая улица'».
— А козел и звезда — это что значит?
— Звезды — это важный символ. Они, насколько я знаю, во всех религиях есть. Исламская звезда, Вифлеемская, звезда Давида. На талисмане Аговэ Ройо — тоже звезды.
— Аговэ Ройо?
— Это Обеа.
— А эта картинка к вуду имеет отношение?
— Господи, да нет же! Это сатанизм, понимаешь? — Епифания была в отчаянии от моего невежества. — Овен — символ дьявола. Перевернутая звезда приносит беды. Тоже, наверное, сатанистский знак.
Я схватил мою девочку и прижал к себе.
— Ты — золото, котенок. В вашем Обеа есть дьявол?
— И даже много.
Она улыбнулась мне, и я шлепнул ее по попке. Очень миленькая попка, кстати говоря.
— Да, пора меня подтягивать по черной магии. Давай-ка сейчас оденемся и махнем в библиотеку. Поможешь мне делать уроки.
Утро было чудное, можно было даже не надевать пальто. Яркое солнце отражалось в слюдяных частичках асфальта. До официального начала весны был еще целый день, но погода была такая, какой теперь, может, и до мая не дождешься. Епифания в свитерке и клетчатой юбочке соблазнительно напоминала школьницу. Когда проезжали по Пятой авеню, там, где светофоры увенчаны золотыми статуэтками, изображающими Гермеса, я поинтересовался, сколько ей лет.
— Шестого января семнадцать стукнуло.
— Господи, да тебе ж даже выпивку не отпустят!
— А вот и нет. Если я как следует оденусь, отпустят как миленькие. В «Плазе» с меня даже документы не потребовали.
Что ж, вполне вероятно. В своем костюмчике она выглядит лет на пять старше.
— А не рановато тебе магазин содержать?
Епифания глянула на меня с удивлением, смешанным с досадой.
— Я, знаешь, сколько всем этим занимаюсь? С тех пор как мама заболела, я и за товаром слежу, и всю бухгалтерию веду. Я ведь только по вечерам за прилавком стою, днем там два продавца.
— А что ты днем делаешь?
— Учусь, по большей части. Я в Городском[41] на первом курсе.
— Это хорошо. Значит, ты у нас по библиотечным делам специалист. Тогда назначаю тебя главной по изысканиям.
Пока Епифания шелестела карточками в картотеке, я дожидался ее в главном читальном зале. Жрецы науки всех возрастов молчаливыми рядами прели вдоль длинных деревянных столов. Настольные лампы, расставленные на равном расстоянии друг от друга, были все пронумерованы, как заключенные на прогулке. Наверху, в непомерной пустоте, с высоченного, как на вокзале, расписного потолка перевернутыми свадебными тортами свисали великанские люстры. Вокруг стояла полнейшая, храмовая тишина, нарушаемая изредка лишь сдавленным покашливанием какого-нибудь жреца.
Я нашел свободное место в дальнем конце стола. Номер на абажуре соответствовал металлическим цифрам на овальной медной табличке, вдавленной в поверхность стола: 666. Вспомнив надменную физиономию метрдотеля из «Трех шестерок», я решил пересесть. Место номер 274 оказалось не в пример уютней.
— Ты посмотри только, что я нашла. — Епифания обрушила на стол целую кипу книг. Взвилось облако пыли, завертели головами потревоженные сухари.
— Тут и бульварщина есть, но вот посмотри: «Гримуар Папы Гонория». 1754 год. Париж, частная типография.
— Я по-французски не понимаю.
— Это латынь. Я тебе переведу.
Я взял толстую книгу, на вид попроще, и открыл ее наугад. Иллюстрация во всю страницу воспроизводила средневековую картину. С нее смотрело рогатое чудище в чешуе и с когтистыми лапами. Из ушей и разинутой пасти, полной сталактитовых клыков, вырывалось пламя. Наверху было написано: «Сатана, Князь преисподней».
Я перевернул несколько страниц. Гравюра елизаветинских времен изображала коленопреклоненную женщину в юбке с фижмами и повернувшегося к ней тылом обнаженного дьявола с фигурой циркового атлета. Нечистый был снабжен крыльями, козлиной головой и длиннющими когтями вроде тех, что вырастают у нерях в поучительных книжках для дошкольного возраста. Улыбающаяся дамочка обняла его за ноги и уткнулась носом в отверстие у него под хвостом.
— Это поцелуй ведьмы, — пояснила Епифания, заглянув мне через плечо. — Обычно ведьмы так присягали в верности Сатане.
— Очевидно, нотариусов тогда еще не было, — заметил я.
Я полистал еще, натыкаясь на изображения Сатаны и его сородичей. В разделе «Талисманы» было много пятиконечных звезд. У одной в центре треугольником были вписаны три шестерки.
— Вот, — сказал я, тыча пальцем в картинку. — Вот мое самое нелюбимое число.
— Это из Откровения.
— Откуда?
— Из Библии: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».
— Правда?
Епифания недовольно глянула на меня поверх очков.
— Ты что, совсем темный?
— Ну, в общем, темноват, конечно, но зато все схватываю на лету. Вот смотри, тетеньку назвали в честь ресторана, где я вчера обедал. — Я показал Епифании гравюру, изображающую пышную матрону в монашеском капюшоне.
— «Вуазен» по-французски значит «сосед» или «соседка», — сказала она.
— Да, здорово тебя твои монашки натаскали. А здесь что написано?
Епифания взяла книгу и шепотом прочла набранную петитом подпись под гравюрой.
— Катерина Дешайе по прозванию Соседушка, гадалка и колдунья, служила черные мессы для маркизы де Монтеспань, любовницы Людовика Четырнадцатого и прочей французской знати. Арестована, пытана, осуждена и казнена в 1680 году.
— Подходящая книга.
— Забавно, конечно, но то, что нам нужно, не здесь, а вот где: Malleus Maleficarum. И вот еще:
