На столе у окна включается, ступенчато рокочет телеграфный аппарат. Телефонистка снимает наушники, подходит к аппарату, тянет ленту. Ленту она режет на кусочки, наклеивает на бланк.
В зальце, ожидая разговора, мотается вдоль телефонных кабин Марат Касьянов. Телефонистка подзывает его печальным голосом:
— Товарищ, на ваше имя телеграмма.
Касьянов склоняется над телеграммой.
«НЕУЖЕЛИ Я СПАСАЛА ТЕБЯ ЧТОБЫ ВЗАМЕН ПОЛУЧИТЬ НАДРУГАТЕЛЬСТВО И РАВНОДУШИЕ = НАТАЛЬЯ».
Касьянов у себя в номере. Достает из ящика стола спички, поджигает телеграмму. Жарким бумажным таянием припекает кончики пальцев. В свете дня огонь не виден. Сутулясь от боли, Касьянов взмахивает рукой.
Дверь на балкон открыта. Он садится на перила. Надо быть слишком бесшабашным человеком, чтобы так сесть на перила: в любое мгновение можно ухнуть вниз и разбиться.
Появился Нареченис. Удивлен. Оторопел.
Касьянов глядел на кроны деревьев.
Отсюда, с высоты, они красивы: кроны берез фонтанирующие, пихтача — крылатые, ясеней — перистые, лип — шаровидные.
Нареченис бесшумно ступил на плиточный пол балкона, рывком сдернул Касьянова с перил.
— Что за шутки?!
— Это вы шутите со смертью. И меня перепугали чуть не до смерти.
— Дни распада, сгори они дотла.
— Распада и объединения.
— Сколько вам лет, Альгис?
— Двадцать шестой.
— Я знал прекрасного человека с вашей фамилией.
— Нареченис — фамилия штучная.
— Знал в Железнодольске. Его звали Юргис Вацисович.
— Мой отец.
— Где он?
— Все там. Главный электрик металлургического завода.
— Лапу, Альгис Юргисович. Разговаривать отец научился? Молчун был несусветный. И уважал только молчунов.
— Теперь словоохотливый. Анекдоты собирает. Подозреваю: тем, кто здорово травит анекдоты, он премиальные приплачивает.
— Думаю, что я был первым, кто произвел начальную ломку его характера. Он был инженером по испытанию релейной защиты. Его помощника — молчуна — взяли на фронт. Меня он пригласил в помощники с клятвой: «Никаких разговорчиков». Он холостячил, и наши электрические девушки называли его Нареченным. Я влюбился в ленинградку Инну Савину. Как-то невмоготу было... Влюбленный, особенно страдающий, жаждет, чтобы ему сострадали. Нужен слушатель. Попробовал рассказать ему об Инне. Он не рассердился. Позже сам стал расспрашивать про мою любовь.
— Очень бы хотел Нареченис-младший узнать о вашей любви.
— Без взаимности была любовь. Скажите лучше: удалось разыскать центральный узел литейной машины?
— Переплавили в вагранке. Завтра группа «Искатель» подает заявление в милицию.
Ковровая дорожка во всю длину коридорного колена. Мерной поступью из света в тень движется Тузлукарев. Секретарша Ляля, выскочившая из директорской приемной, силуэтно прорисовывается на фоне окна. Ей нужно догнать Тузлукарева.
Тузлукареву ясно, что она гонится за ним, но он не останавливается.
Ляля догадлива. Его цель уклониться от разговора с Москвой. Ее задача: по просьбе начальника главка привести Тузлукарева к прямому проводу. И она резко окликает его в два голосовых рывка:
— Федосий Кириллович!
Тузлукарев как оглох, даже не обернулся. Едва Ляля поравнялась с ним, он сказал:
— Поворачивайте назад. Я ушел. Ясно?
— Приказ начальника главка: «Разыщите хоть под землей».
— Я вышел в космос.
— Федосий Кириллович, он не в духе.
У Ляли неодолимое выражение лица. Раздосадованный Тузлукарев поворачивает обратно.
Н а ч а л ь н и к г л а в к а. Федосий, в промышленный отдел Центрального Комитета партии поступила телеграмма Касьянова. На мое имя он тоже прислал телеграмму. Что за литейная установка? Действительно новое слово литейного производства?
Т у з л у к а р е в. Пока, Юра, не вникал. Сфера Мезенцева. Он находит, что для нашей во многом старозаветной технологии она такова, как если бы на прогулочную яхту попробовали поставить мотор тральщика. Перевернет и затопит.
Н а ч а л ь н и к г л а в к а. Вникни. Доложи. Ежели события примут опасный характер, поступай соответственно. Не мне тебя учить.
Т у з л у к а р е в. Юра, ты успокой там, кого нужно, а я нейтрализую здешнюю атмосферу.
Н а ч а л ь н и к г л а в к а. Федосий, Касьянов — личность сильная! Да, Игнатию передай: коль не посоветовался, брать под защиту не буду. Его деяние слишком варварское, чтобы носить разумный характер.
Т у з л у к а р е в. Разума Игнатию не занимать. Агрессивность, Юра.
Н а ч а л ь н и к г л а в к а. Федосий, вот я тебя и подловил. Ты прикинулся, что не вникал. А ведь вникал.
Т у з л у к а р е в. Я план делаю. Мезенцев осуществляет техническую политику. Умно, кстати.
Кленовая дверь. На ней табличка: «Секретарь парткома».
Дверь распахнул Касьянов.
— Могу?
Секретарь парткома Чичкин заряжал в хрустальный сифон баллончик с кислородом.
— Можете. Много можете.
— Безосновательная лесть.
— Почему лесть?
— Тогда ирония?
— Куда нам до иронии!
— Я для открытого разговора.
— Мне пришлось расти в заводском поселке. Дома у нас одноэтажные. На окнах задергушки и шторки. Шторки на день разводятся. Задергушки всегда задернуты. Из-за скрытности? Нет. В комнатах ведется обособленная жизнь, и нельзя в нее допускать глаза с улицы.
— Резонно.
Чичкин залпом выпил стакан газировки. Отрадно дыша, сказал:
— На вагранке работал, пристрастился. В кабинете и в зной жарко не бывает. Все равно дую газировку.
Чичкин взял другой стакан, клюнул краником сифона туда: дескать, налить?
Касьянов отрицательно покачал головой.
— Наконец-то, значится, понаведались?
— Я здесь без году неделю.
— Вы крупную партийную организацию возглавляли. Хотелось бы кое-что повыспросить.
— Чужой опыт, как самолет в небе: тянись — не дотянешься.
