привычек.
— Она заложена в решениях партийного съезда.
— Верно.
— Вразумляй дальше. Преодоление сложностей, борьба воззрений, сшибка характеров...
— А, ты все усек и постиг. Тогда не рефлектируй. Ты знал, на что шел.
— Милая, во мне сидит идеалист, считающий, что дело должно точно скопировать замысел. В действительности так-то не получается и не может получиться.
— Почему не может?
— Духовное, абстрактное совершает превращение в материальное, в конкретное. Тождество здесь несбыточно.
— Было бы сбыточно, кабы не наша расхлябанность.
Мы долго шли по заводу, верней, Касьянов шел, машисто шел, а я трусила за ним. Он редко где задерживался, чтобы, вероятно, никого не отвлекать от работы. На ходу задавал вопросы и получал ответы.
Дважды Касьянов останавливался, чем я и воспользовалась для передышек. Первый раз он остановился возле поджарого, как и сам, чернобрового молодца в фетровом берете с козырьком. Молодец полировал суконкой верх литейной формы. Форма была стальная, белесовато-серая. Касьянов поинтересовался у чернобрового молодца, скоро ли будет готово его произведение. Он так и сказал: п р о и з в е д е н и е. Я молча согласилась с ним: сооружение, высившееся на верстаке, было изощренно приятное.
— Пооглаживаю смену-другую и закруглюсь.
— Скульптурой баловался?
— Пацаном.
— Ты и сейчас занимаешься скульптурой.
— Ин-тересно!
— Ты либо кубист, либо выдающийся представитель поп-арта. У жены есть книги о модернистах. Там воспроизведен снимок со скульптурной композиции некого Чемберлена. Верх композиции вроде положенных друг на дружку крыльев автомобиля, под ними что-то снарядоподобное, ниже либо перевернутая шляпа, либо тазобедренная кость. Название забыл. Мадам какая-то. А может, леди? Ты бы перешиб всех взятых вместе чемберленов.
— ...тересно! Поп-музыку я слушаю по транзистору и не знаю о себе, что я поп-артист, поп-скульптор. Завтра пересниму эту форму и назову «Девушка в чадре».
Отправились дальше. Гонясь за Касьяновым, я ловила его слова.
— Петр Скорняков. Не слесарь — ювелир. Самые замечательные рабочие для меня — атланты. Их в коллективе щепотка, но держат на своих плечах весь небосвод завода. Дрожу за них!
— Сколько платите Скорнякову?
— Ежемесячно минимум три сотни.
— Считаешь — много?
— По нашим масштабам.
В другой раз у меня была передышка в металлургическом центре Готовцева, у печи прямого восстановления железа. До этого мы мелькнули через цепь отделений: металлокерамики, биметаллов, магниевого чугуна, алюминиевых сплавов.
Печь работала. Касьянов стоял, приникнув глазом к окуляру оптического прибора. Он наблюдал за истечением плазмы из горелок и за тем, как в ее скрежещущий огонь сеются кусочки шихты и как они завихриваются, образуя веретено смерча. Это была печь, оберегаемая от посторонних глаз. Допускались в ее кубастое помещение лишь причастные к делу.
Печь зажигали, регулировали и отключали с пульта. На мраморных плитах пульта возле кнопок, и пистолетного типа рукояток чернели загадочные буквенно-цифровые начертания. Поначалу я попросила Касьянова объяснить, что они обозначают, но он уклонился от ответа, и я больше не стала любопытствовать, догадавшись, что ничего конкретного о печи мне знать не положено.
Готовцев принялся рассказывать Касьянову о плавках, выпущенных без него. Упоминал альфа-железо, гамма-железо, дельта-железо. Постепенно я усвоила, что в эти дни ему удалось создать такую схему плавления, что железо, которое печь выдавала, получалось поразительное по кристаллической структуре, ковкости, тугоплавкости, антикоррозийным качествам. Частям и деталям, сделанным из него, не будет износа.
Касьянов пошутил:
— Одни создают вечные двигатели, другие — вечные металлы.
Детски непосредственный Готовцев обиделся.
— Ну, затуманился, — искательно промолвил Касьянов. — Я за то, чтобы обнадеживаться, но выверять основательно.
— Вот посмотришь...
— Тогда готовься к выполнению новой задачи.
— Да не,оскудеет разум дающего эпохальные задачи.
Касьянов заглянул в окуляр и вышел из помещения. За ним вышли Антон Готовцев и я. После зноя, которым нас обдавало, свежесть наружного воздуха показалась нам отрадной, как горсть родниковой воды в летний жар.
— Билет купила? — спросил меня Антон.
Он очень надеялся, что я не купила билет, но я не оставила ему надежды:
— Завтра улечу.
Касьянов с укором покосился на меня.
— Уговорим сдать билет. А ежели не уговоришься — все самолеты выведем из строя.
Телефонный «сигнал» обсуждался в помещении для сменно-встречных собраний в новом литейном цеху. Помещение светлостенное, с широкими окнами и деревянными лавками. За столом — никого. Все: и начальство, и рабочие, и служащие — сидят на скамьях. Касьянов, Лалевич и я сидим рядом.
Лицом к присутствующим стоит Перетятькин.
С а м о х и н. Говори, старшой, мы сюда не в молчанку пришли играть.
Б у л е й к о. Почему бы нам совместно не помолчать? Двоедушие — товар ходкий.
Касьянов весело оглянулся на Булейку.
П е р е т я т ь к и н. Не смейтесь только: у меня прозрение, на почве, конечно, раскаяния.
Б у л е й к о. Счастливое похмелье!
Л а л е в и ч
П е р е т я т ь к и н. Карапузом я вздумал кататься на льдине. Лед практически сошел. Отдельные льдины. Взял шест, прыг на льдину, толкаюсь. Расхрабрился. На другую льдину кы-ык прыгну! Бух в речку. Плавать умел мало-мальски. На обеих льдинах сразу повис. Течение их разводить, я орать. Дядька на берегу оказался, кричит: «Трымайся за одну льдину». Я цап за одну льдину. Дядька тот, украинец, после достал меня. Вспомнил я почему? Повлияло на меня: «Трымайся за одну льдину». Когда главный инженер Мезенцев приказал сломать литейную установку, а товарищ Нареченис надумал подать на Мезенцева в ОБХСС, я хотел донести главному инженеру, Он вышел из заводоуправления. Я к нему, он испугался. Хвать в машину, только колеса засвистели. Надо было либо прибиваться к линии товарища Касьянова — спасать литейную установку, либо к линии Мезенцева.
Ж е р е л о. Или в себя заглянуть? Вообще-то ты ловко выкручиваешься.
П е р е т я т ь к и н. Сегодня до моего сознания дошло — нет мудрости, применимой в любых обстоятельствах. Надо ориентироваться на справедливость. Машину сломали — я злорадствовал. Товарищ
