И воображение вкладывало в дневные серые пейзажи таинственный привкус дальних стран, которые — и Роальд это знал — не суждено ему было увидеть…
Наш общий друг Вадим Преловский повесился в 54 году. Я вернулся в Питер в 56-ом. . Опять вокруг Алика были художники, состав болтайки почти целиком сменился. Но так же ночами бродили по городу художники в обществе Алика. Это рождало стихи. Наполняло экзотическими образами творчество приговоренного поэта…
Он умер в 61-ом. Уверен, что дожить до двадцати восьми лет ему позволила только поэзия…
Первая книжка Роальда Мандельштама издана была в Израиле в 82-ом году.
Теперь-то понятно, что он был предтечей нашего «Медного века», его первой ласточкой, которая замерзла, оттого, что слишком рано прилетела…
Там, где чугунное кружево кружев
Давят питоны дубовых перил,
Бесится ярче оранжевой лужи,
Солнце, рыжее, чем стадо горилл.
И чем серее были невские туманы — тем ярче его стихи. Чем серее были люди на этих набережных — тем праздничнее были его стихи.
Разлад мечты и действительности стал тем перепадом той разносгью напряжений, которая порождала ток его поэзии.
Булыжники мостовых, сшибаясь с гранитами набережных, высекали искры стихов…
27. ПРОТИВОВЕС НЕБЫТИЮ (Александр Кушнер)
Александр Кушнер — один из самых значительных русских поэтов второй половины 20-го века, удивительно не похожий на своих ровесников — в основном ораторских и ритмически нервных поэтов.
Стихи Кушнера развивают поэтику акмеизма, ту, что 'по сути своей и есть петербургская поэтика'. Конкретная деталь у него — крупным планом. Она не только ощутима, как любой предмет на голландском натюрморте, но она — знак, символ и единственное подтверждение истинности существования мира, который мы именуем 'реальным'. Любой предмет — гарантия бытия. Дневного бытия. Ведь это только днем
…во всем определенность,
И сад с тенями по углам
Приобретает ту объемность,
В которой место есть и нам.
С крыльца сбежать во двор отёчный,
Сорвать листок, задеть бадью…
Какой блестящий и непрочный
Противовес небытию!
Эта жажда определенности, которая сродни петербургской архитектуре, противостоит хаосу несуществования. Предметы у Кушнера так сугубо материальны, именно потому, что за ними тайна. А что за гранью их физического бытия? Память?
Ни в это призрачное небо,
Ни в эти тени на домах,
Ни в самого себя, нелепо
Домой бредущего впотьмах,
Ни во что это можно было бы и вовсе не верить…
Но в силу многих обстоятельств
Любви, схватившейся с тоской,
Хотелось больших доказательств,
Чем те, что были под рукой.
Доказательств чего? Реальности бытия?
'Александр Македонский умер, Александра Македонского зарыли, он превратился в глину, из глины сделали затычку для пивной бочки'. Так вот зачем мы? Чтоб стать затычкой для бочки?
Желание осознать бытие, увидеть вечность в любом самом малом предмете — мотор негромких, точнейших философских миниатюр Кушнера…
Какое чудо если есть
Тот, Кто затеплил в нашу честь
Ночное множество созвездий,
А если все само собой
Устроилось — тогда, друг мой,
Еще чудесней.
Прошлое и будущее сосуществуют. Брызги обратного потока времени порой достигают нашей души и приносят знание, почти не воплотимое в слова, — о том, что там, во встречном времени было, то есть будет с нами. И может — понятия будущего и бывшего и вовсе лишены смысла?
Вот флот Нельсона прошел в тумане мимо французского, и только поэтому стали возможны и наполеоновские завоевания, и все, с ними связанное… А если б не туман? Какой вариант истории был бы разыгран? И, возможно, по ощущению поэта этот вариант и существует в одном из временных потоков?
Мне в истории нравятся фантасмагории, фанты,
Все, чего так стыдятся историки в ней,
Им на жесткую хочется цепь посадить варианты,
А она — на корабль, и подносит им сходу сто дней!
Вся бескрайняя жизнь предстает нам в стихах Кушнера, как плавание в потоке времени, движение по течению, но при том все время ты насторожен: а что, если брызги встречного потока долетят, да и скажут
