что-то такое…
Так верхнее течение Невы ведь ничем не предвещает ни золотистых стен, ни белых колонн Петербурга
…Ни наших с вами праздничных стихов,
Что помнят каждый дом и переулок,
Ни гения, дудящего в трубу
Победы, щеки важно раздувая,
Но так и ты не можешь знать судьбу
Заранее, как эта даль речная…
И слышится читателю (может не всякому, а вот мне так точно!) рассуждение Льва Николаевича Толстого: «Вот человек вышел из комнаты. А раньше он вошел в нее. Но ведь он был до того, и будет после того, хотя я его и не вижу в этой комнате».
В традиции русской поэзии — еще от Державина, не говоря уж о Пушкине, постоянно звучит мотив неизменности природы и скоротечности человеческой жизни. А вот у Кушнера мотив этот вывернут наизнанку: мучительное ощущение движения времени у него не куда-то из себя, а из мира — в себя.
И молодости след растаял и простыл,
Здесь не было кустов!
О, кто за двадцать лет нам землю подменил?
Всё кругом куда более эфемерно, непрочно, чем твоя душа! Она-то не меняется! Она — постояннее окружающего, изменчивого мира.
Течения времен у Кушнера конкретизируются до материальной их ощутимости. В бытовых деталях или в легендах этот временной поток чувствуется. Лови его брызги, но не смей входить в его встречную струю: не оглядывайся! А Орфей оглянулся, вошел в обратное течение!
О, не оглядывайся! Но душа горит,
Не оглянуться ли? Неверная стезя.
Мы скажем, что споткнулся…
Вот и Орфей себе твердил: 'Нельзя!'
Он потому и оглянулся.
Сама запретность невыносима для души. 'И яблоко Евы, и ящик Пандоры' — любое постижение скрытых истин всегда гибельно, но ведь и отказ от попытки постичь — один из видов небытия. Значит, улавливай знаки, намеки, и этими крохами живи. Прими, что есть, но бейся в клетке неизвестности…
Времена не выбирают,
В них живут и умирают,
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти,
Как на рынке поменять.
Немалая часть смысла жизни — искать, ловить капли, намеки, тени…
Придешь домой, шурша плащом,
Стирая дождь со щек.
Таинственна ли жизнь ещё?
Таинственна ещё!
Значит пока всё в порядке!
Только летит в пространство мольба о самом необходимом:
Когда-нибудь, когда со мною
Небытие, случишься въявь,
Сотри, смешай меня с землею,
Но зренье, зренье мне оставь!
Основные мотивы проходят насквозь через все творчество Кушнера, не меняясь, как душа не меняется среди изменчивой природы. Многие поэты от ранних стихов уходят далеко. У Кушнера же небывалое пос¬тоянство, верность себе. Меняются ритмы, становятся более длинными и неторопливыми строки, длиннее порой и сами стихи (особенно в книжке 'Канва', которая по сути является первым по времени избранным), но в главном Александр Кушнер остается все тем же.
В стихотворении 'Рисунок', подробно пересказывая детское впечатление от картинки в учебнике, на которой изображены плывущие ассирийские воины, Кушнер знает, что через много-много лет
Совсем о них забуду.
Бог весть, в каком году
Я в хламе рыться буду,
Учебник тот найду
В картонном переплете,
И плеск услышу в нем:
Вы все еще плывете?
Мы все еще плывем!
Плывем… Одни наши ровесники —'в никуда, другие в князья',
третьи — в эмиграцию.
А мы? Мы — все еще плывем!
***
(Добавлено в 2010 году)
Кушнер — это поэт повседневности. Он обладает редкой способностью наполнять смыслом и красотой ежедневные детали существования.
По Кушнеру можно будет изучать русские шестидестые-семидесятые годы двадцатого века, и находить смысл и красоту в приметах этой жизни — не романтизированных, не приукрашенных.
Недаром один из ранних кушнеровских сборников так и называется — «Приметы»
Именно повседневность выстраивается в вечность. Именно она с её мелочами остаётся отпечатком,
