выиграть в поэзии. На этом стоит описанный Андреем Синявским пастернаковский принцип, в котором не поэт описывает природу, а природа говорит о себе и о поэте. Это и есть самоотдача.
У Ахмадулиной тоже иногда так бывает:
Беспорядок грозы в небесах!
Не писать! Даровать ей свободу –
невоспетою быгь, нависать
над землей, принимающей воду!
Но лучшая книга Ахмадулиной безусловно — 'Тайна' (1983 г.). Она вся — на одном дыхании. Это не сборник, это единый цикл, может, даже своеобразная лирическая поэма, в которой каждое следующее стихотворение вытекает из предыдущего.
Вот 'Черемуха':
Вчера немного тьмы. И вот уже сегодня
Слабеют узелки стесненных лепестков,
И маленького рта желает знать зевота,
Где свеже-влажный корм, который им иском
За этой довольно длинной элегией следует 'Черемуха трехдневная» В ней даже проскальзывает намек на сюжет — она связана с туманным ощущением — вот тут, в этих местах над Окой проходило детство сестёр Цветаевых…
Иль это созерцают полнолунье
Двух девочек зеленые глаза.
А потом — ' Черемуха последняя':
Дай что-нибудь, дай обещанье,
Дай не принять мой час ночной
За репетицию прощанья
Со всем, что так любимо мной…
О чем бы ни были эти элегии, — а все стихи в этой книге — элегии в том самом понимании, какое было у этого слова в пушкинские времена, но все элегии тут — живая связь поэтики нынешней и тогдашней.
Ключевое слово — цветенье. Может, подсознательно, но само созвучье ведёт к Цветаевой? Даже в зимнем пейзаже и то все время что-то цветёт, ну, хоть снежные лепестки… Вот самые первые строки книги:
Есть тайна у меня от чудного цветенья,
здесь было б: чуднАГО- уместней написать.
Не зная новостей, на старый лад желтея,
цветок себе всегда выпрашивает «ять».
И старинность эта не просто декларируется, она просачивается сквозь все стихи книги… Медлительные строки элегий, неторопливые ямбы, перекликающиеся с ритмами почти александрийского стиха. Но метафорический строй стиха противоречит его лексике и ритмам: они слегка архаичны, а метафоры тут послепастернаковские! Они дробят восприятие на детали, снова срастающиеся только в читательском сознании, да и то не сразу, некоторое время спустя после прочтения! Каждый видит образы стихов, лишь оглянувшись на них, и оттого чуть по-своему, по-разному. Вот пример такого контраста лексики и метафоры:
И снова путник одержимый
Вступает в низкую зарю,
И вчуже долго я смотрю
На бег его непостижимый.
Путник обычен, допустим, — а вот «вступать в зарю» — из нашего времени, ну а 'бег его непостижимый' — это наоборот — почти державинское. И ритмы тоже.
Кажется, что наше поколение, после своего бурного дебюта в конце пятидесятых, раскололось позднее на архаистов и новаторов, как заметил это Тынянов, говоря о старших современниках Пушкина…
Да, книжка 'Тайна' — произведение явного «неоархаиста»
Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,
Стекающий с горы лавиной многоцветья!
Начнемте же игру, любезный друг, ау!
Останемся в саду минувшего столетья!
И далее, почти как в романсе Окуджавы 'Зачем мы перешли на ты' — та же старинность, которая влечет его в первую половину позапрошлого века… Словно Ахмадулина откликается на голос поручика Амилахвари и принимает те же правила игры…
Идите, стол в саду накрыт для чаепитья.
А это что за гость? — Да это юный внук
Арсеньевой. Какой? Столыпиной. — Ну что же,
Храни его Господь, ау, любезный друг!
Вот так, играя, Ахмадулина усаживает Лермонтова за свой чайный стол И вправду он кажется юношей, к которому она относится, как старшая, как подруга его бабушки… Игра, раз приняты ее правила, идет на протяжении всей книжки. Все элегии, как мы уже видели, сливаются в одну метаэлегию. И нас не смущает, что это — игра: она так естественна, ибо в роли женщины ХIХ века, женщины умудренной и чуть сентиментальной, с медлительным задумчивым характером, не знающим возраста, Белла Ахмадулина чувствует себя легко и свободно,
Так всё естественно, что и сам читатель, вовлечённый в игру, оказывается за тем же чайным столом на берегу Оки, где на краешке стула сидит подросток Лермонтов, а в зарослях играют девочки Цветаевы… И если все — в игре, то понятным становится такое с виду ироничное, но совершенно серьезное высказывание:
Сообщник и прихвостень лунного света,
Смотрю, как живет на бумаге строка,
