'3амолкните, пьянь — на Руси обезглавлена песня!' — если сам он эту песню и обезглавил! Кончается эта поэма (именно поэма, несмотря на небольшой размер!) грустно и иронично:
В ночь казни смутились шестнадцать полков Ярослава,
Они посмущались, но смуты не произошло.
И тут опять поиск смыслов и оттенков их у корней слов!
И Боян, и Соснора упрекают людей в том, что они — 'после драки кулаками'. В этом Соснора и видит причину того, что Русь терпит над собой всякое отребье. Да только ли Русь? И — сродни одиночеству Бояна — одиночество Гомера:
Спи, родина, и спи страна,
Все эти битвы бытия
Ты сочинила, а не я!
Что на коне, что на осле,
Мне все едино — миг и мир,
И что я слеп, или не слеп,
И что я миф, или не миф…
Так же неожиданно звучит — со всей сегодняшней болью — заново переписанная 'Баллада Редингской тюрьмы ' Оскара Уайльда:
А в вашем вежливом бою
С державной ерундой
Один сдается, говорю,
Не бык, так матадор…
Этот 'вежливый бой' — язвительный и прозрачный упрек фрондерам моего поколения, которые так отлично изучили искусство бунтовать с дозволения цензоров! Соснора не входил никогда в их число. Как Боян, как скоморохи, Гомер, или Илья Муромец, сказавший Соловью-Разбойнику:
Что ссориться, лучше выпьем,
Слезай, Соловей, — ты, да я — мы двое в России пасынки!'
Пасынки — это поэт и опальный воин. «Не по замышлению боянью, а по былям нового времени», того самого, символ которого — жуткая фантасмагория:
Раз-два, раз-два, — по тротуарам шагает Сова,
В прямоугольном картонном плаще,
Медный трезубец звенит на плече,
Мимо домов — деревянных пещер –
Ходит Сова и хохочет…
Незачем искать уточнения символов: Сова тут — обобщенное Зло:
Ты строила концлагерей
Концерны, Ты не отпирайся,
Лакировала лекарей
Для опытов и операций…
Как в древнегреческой мистерии — друг против друга Поэт и Сова…
Несмотря на Сову, или там боярина Ставра, короче, несмотря на все предательства и проклятия, Боян остается собой.
'Стихи да кулак булатный — всё достоянье Бояна!
Многие, начавшие в 56 году так лихо, так фрондерски, довольно рано слиняли, продались, 'остепенились' — но не Боян!
'Надеюсь верую: во веки не придет
ко мне позорное благоразумие'
Это Маяковский…
А кругом — уже почти пустыня: чуть не половина поэтов, взлетевших на гребне волны 56-го, перестала к началу 80-х быть собой…
В такой обстановке — только тот, для кого верность себе не игра, а единственный способ существования, может продолжать…
И продолжал, пока силы его не покинули…
Меч мой чист. И призванье дано мне:
В одиночку — с разгульной ордой…
Я — один. Над одним надо мною
Дождь идет, дождь идет, дождь идет…
В поэме 'Живое зеркало', написанной в восьмидесятых годах и опубликованной впервые, естественно, не в Питере, а на Западе, Соснора ещё как-то держался, видимо, из последних сил. Это была — попытка написать сегодняшний апокалипсис, заключенный внутри одной комнаты. Вот каков сегодняшний Армагеддон… Четыре стены, да семь свечей, похожих на балеринок, и семь львов. И всё, что есть в этой комнате, не спасет душу твою…
когда в сумерках только молнии освещают комнату мельканием,
Тогда вульгарно и страшно звучит государственный гимн.
И в комнату рушатся змеи.
Шпаги, так долго служившие поэту, превращаются в сосульки, и капля за каплей стекают… Вот тут и появляется Зеркало — символ самопознания. Сохранение своего лица 'в мире молний':
Оно, когда появилось, перестало что бы то ни было отражать.
И все змеи опустились,
И загипнотизированные собственным взглядом,
Они вползали в пасть собственных отражений,
Пожирая сами себя…
