Полина вздрогнула. Ей было страшно: жутко, отчаянно страшно.
– Не надо возвращаться, – быстро сказала девушка. – Пойдёмте дальше.
– Ладно, здесь побудьте, – Моня обогнул Полину и зашагал назад. – Ох, готене!..
– Что случилось? – обычным бесстрастным голосом спросил Краснов.
– Сам погляди.
Краснов, взяв Полину за руку, потянул её за собой. И поглядел.
– Н-да, – протянул он. – Вот оно, значит, что.
Проход, из которого они пять минут назад выбрались, исчез. На месте уходящего косо вверх лаза была теперь лишь сплошная, глухая стена.
– Сколько времени мы уже здесь? – с дрожью в голосе спросила Полина.
– Не знаю. Час, может быть, полтора. Интересно, как там Лука. Живой ли.
Моня сплюнул.
– Наверно, живой.
Он не ошибся. В это время Лука Ставрос был ещё жив. Раздирая руками простреленную грудь, он корчился на прибрежной гальке. Луку Зяма приказал расстрелять сразу после того, как убедился, что остальные трое исчезли. Жизнь не хотела покидать Ставроса, она упорно цеплялась за его могучее загорелое тело. Зяма мелкими шажками приблизился, навёл маузер, выстрелил Луке в лицо. Наклонился, выдрал из уха золотую серьгу и упрятал за
К концу третьих суток, догорев, потух огарок последней свечи. Моня Цимес добрался на заплетающихся ногах до очередной, в уродливых известняковых наростах, стены, опираясь на неё спиной, сполз на землю и положил рядом с собой Полину. Она была без сознания уже сутки, и тащили они её на себе по очереди, меняясь каждые полчаса.
– Надо пожрать, – сказал Моня, отхватил ножом кусок рукава от пальто, разодрал надвое, половину протянул Краснову. Пальто было то самое, турецкой кожи, контрабандный товар, и левый его рукав уже съели.
Николай, давясь, набил рот отрезом от правого, принялся остервенело жевать. Проклятое пальто было совсем несъедобным, даже разжёванная в кашицу, турецкая дублёная кожа не шла в горло, и ею приходилось отплёвываться. Левую руку Краснов давно уже не чувствовал, на её месте угнездился жгут выматывающей ноющей боли. Правая пока ещё действовала, но с каждым разом прижимать ею к себе бесчувственную Полину было всё тяжелее. Николай сам не понимал, как до сих пор умудрился не выронить её и не упасть навзничь рядом.
– Надо попить, – сказал Моня, прикончив кусок рукава. Поднялся, на ощупь нашарил на стене влажный участок, тщательно вылизал, перешёл к следующему.
– Ещё сутки, и всё, – сказал он, осушит очередной, пятый по счёту, кусок стены. – Нет смысла, благородие.
– В чём нет смысла?
– Её надо бросить. С ней мы не дойдём. Сдохнем.
– Мы по-любому не дойдём и сдохнем. Только сделать это надо как люди. С честью.
– С честью, – задумчиво повторил Моня Цимес. – У нас с тобой разная честь, благородие.
– Честь у всех одна.
Моня помолчал. Затем поднялся, сбросил пальто, помогая себе ножом, разодрал по шву пополам. Бросил половину на землю, другую зажал под мышкой.
– Разойдёмся, – предложил он. – Жратву я вам оставил. Пойду.
– Ступай, – Краснов опустился рядом с Полиной на землю. – И жратву свою забирай. Тебе она ещё пригодится. А нам ни к чему. Ну, что стоишь? Иди!
– Зла не держи, – сказал Моня, насупившись.
– Может, ещё и помолиться за тебя? – усмехнулся Краснов. – Убирайся! – заорал он внезапно. – Пошёл вон!
Штабс-капитан тайной службы Его Императорского Величества Болотов растасовал колоду, дал подснять поручику той же службы Лешко и раздал. За сегодня они расписывали втроём уже пятую пулю – кроме преферанса, делать на посту было нечего.
– Шесть пик, – открыл торговлю профессор Шадрин и от души хлопнул себя по щеке. – Проклятые комары.
– Шесть треф, – поручик Лешко поворошил уголья в костре. – Давайте после сдачи прервёмся, господа. Картошка, знаете ли, спечётся.
– Пас, – отказался от торговли Болотов. – Когда спечётся, тогда и прервёмся. Ваше слово, профессор.
Шадрин потеребил редкую поросль на макушке и застыл, отрешённо глядя в небеса. Болотов переглянулся с поручиком – профессор был со странностями. Впрочем, они все со странностями, взять хотя бы того, который был месяц назад. Шадрин хотя бы в преферанс умеет, хорошо, сучий сын, играет, а тот, как же его… Тверский, Дверский, Шмерский, тьфу, не запомнить никак. Так тот не то что в преферанс, в дурачка не мог, и хлопот от него было столько, что Болотов хотел на прощание поцеловать увёзшую профессора бричку.
– Профессор! – гаркнул, наконец, уставший ждать поручик.
– А? – Шадрин спустился с небес на землю. – Простите, господа, задумался. Шесть треф здесь.
– Шесть бубён.
– Здесь.
– Червей.
– Червей, червей, – рассеянно рассматривая свои карты, повторил профессор. – Я вот думаю, черви там такие же, как у нас?
– Где «там»?
– Действительно, – согласился профессор. – Где «там» – это вопрос.
Болотов устало вздохнул. Беда от этих московских учёных. И от питерских тоже. Вот раньше было просто. Был приказ Его Императорского Величества – всю преступную дрянь, которая к ним проникает через… через эту, как её…
– Через что они к нам проникают? – вслух спросил Болотов. – Не могу запомнить, будь оно проклято.
– Через аномальные зоны, – напомнил профессор.
– Благодарю вас. Так вот, был раньше приказ, – Болотов не заметил, что продолжает рассуждать вслух. – Всю шваль, которая к нам сюда лезет через ненормальные зоны, – стрелять. Сколько себя помню, так было. И при отце моём, и при деде. И за милую душу – стреляли. Кого сначала допрашивали, а кого – так. И вдруг новый приказ. Усиление постов деятелями от науки. Вот скажите, профессор, для чего вы здесь?
– Я… Я, собственно… – замялся Шадрин. – Понимаете…
– Нет, – отчеканил Болотов. – Не понимаю. Ваш предшественник, как его, Тверский, Зверский…
– Анатолий Ильич Езерский, – подсказал Шадрин. – Замечательный учёный, прекрасный теоретик и практик.
– По-вашему, он замечательный. А знаете, что через его замечательность двое голубчиков у нас едва не сбежали.
– И что? – профессор бросил карты. Рассеянность слетела с него, заменившись сосредоточенностью и серьёзностью. – Куда они едва не сбежали?
– Куда-куда, – в сердцах передразнил Болотов. – Откуда пришли. Хорошо, не успели натворить тут дел.
– Откуда пришли, это вряд ли, – увесисто сказал профессор. – По последним данным, вряд ли.
– Пускай вряд ли, – согласился Болотов. – Какая разница. Вам что, важно, откуда эта сволочь берётся?
