– Важно – не то слово, – сказал Шадрин твёрдо. – Это чрезвычайно важно, штабс-капитан. Вы даже не представляете насколько. Особенно в связи с последними разработками академии. Возможно, в ближайшем будущем мы сможем перемещаться между мирами. Возможно, даже завтра. Не просто уходить неизвестно куда и не возвращаться, а целенаправленно посещать другие реальности.
– Другие что?
– Вы не поймёте. Сведения, которые поступают от людей, выброшенных аномалией к нам, чрезвычайно важны. Понимаете – чрезвычайно. Их преступная сущность по сравнению с этими сведениями не имеет значения. Главное, что они – носители информации. Бесценной информации, заметьте.
– Бесценной, – хохотнул Болотов. – Где, кого и когда ограбили или пришили? Вот скажите, профессор, какого чёрта они отправляют преступников к нам вместо того, чтобы расстреливать их у себя, на месте. Они что же, считают, мы должны делать за них их работу?
– Видите ли, – профессор замялся, – существует гипотеза. Смелая, конечно, и никем не доказанная. Гипотеза, что никто преступников к нам не ссылает.
– Как это не ссылают? – ахнул поручик Лешко. – А что, их сюда на курорт посылают? На воды?
– Согласно этой гипотезе, они проникают к нам по собственной воле. Видимо, аномальные зоны в их реальностях сопряжены с некой выгодой для того, кто в них забрался. И с опасностью. Поэтому проникают в зоны люди сплошь рисковые, лихие.
Другими словами, криминальные элементы и бунтари. А порядочные в зоны не суются. Из боязни, из-за суеверий, возможно, из-за недостатка информации.
– Ладно, профессор, – поднял руки вверх Болотов. – Всё это крайне интересно, конечно, только для военного человека, присягавшего на верность государю, – без разницы. Давайте, господа, картошка уже, должно быть, спеклась. Нарежьте-ка буженинки, поручик. Посидим, выпьем за здравие государя грамм по сто-двести, закусим, преферанс подождёт.
Выпить и закусить, однако, не удалось. Едва Болотов разлил по стаканам из пузатой бутыли с двуглавым орлом на этикетке, из охраняемого объекта донесся характерный гул. Производился он новомодным акустическим устройством, улавливающим и усиливающим звуки человеческих шагов.
– Один, – прислушавшись к тембру и громкости гула, определил Лешко. – Идёт тяжело, видимо, как все они, обессилел. Хотя… – поручик прислушался тщательнее. – Возможно, не один, а двое, но первый тащит второго на себе. Очень уж грузно ступает.
Болотов кивнул, соглашаясь, и потянулся к заряженному ампулами с парализатором духовому ружью.
– Вот это номер, – присвистнул поручик Лешко, выудив из миниатюрной, с ладонь, дамской сумочки стопку дымчатых прямоугольных пластинок. – Ничего не понимаю. Взгляните, штабе.
– Да что тут понимать? – Болотов одну за другой просмотрел пластинки на свет. – Это фотографические негативы. С агентурными сведениями и компроматом. Возможно, с разведданными. Дамочка, попросту говоря, – шпион.
– Вы что же, – ошеломлённо спросил Лешко, – полагаете, они забросили к нам разведчиков?
– Полагаю, – сказал Болотов жёстко. – И ещё полагаю, что это дело не в нашей компетенции. Надо радировать в Москву, пускай разбираются.
– Постойте, – Шадрин протестующе поднял руку. – Дайте– ка, я взгляну.
Профессор перебрал стопку фотопластинок, пристально вглядываясь в каждую.
– У страха глаза велики, – сказал он, наконец. – Это действительно похоже на компромат. Только к нашей реальности не имеющий никакого отношения. Собран он на господина Задова Льва Николаевича. Который, судя по всему, работал на некую разведку. А в настоящее время стал заметной политической фигурой. Только к нашей реальности и нашей политике не относящейся. Так что…
– Это меняет дело, – после минутного раздумья сказал Болотов. – Вы уверены, профессор?
– Практически уверен. Разумеется, до тех пор, пока не проявим пластинки, окончательные выводы делать рано. Однако уже сейчас можно утверждать, что этот Задов из той реальности, где власть в России захвачена анархистами. Посему, господа, можете поступать с пришлыми обычным порядком, как только придут в себя.
Болотов с Лешко переглянулись. Обычный порядок означал пристрастный допрос с последующим уничтожением. Лешко отвёл глаза первым и выразительно посмотрел на лежащую на траве навзничь девушку.
– Ничего так, – озвучил общие мысли Болотов. – Если отмыть, будет вполне хороша. Вы как, профессор?
Шадрин брезгливо поморщился и отрицательно покачал головой. Всё-таки нравы у этих уездных вояк отвратительные. Хотя… их можно понять. Два месяца безвылазного дежурства на объекте в глуши, в тридцати с лишним километрах от Одессы. Шадрин вскорости уедет в Москву, к молодой жене, а штабе с поручиком останутся здесь кормить комаров.
– Этот ещё часа два-три не очухается, – Болотов небрежно ткнул носком сапога в бок рослого, в коросте из грязи и спекшейся крови, блондина. – Возможно, не очухается вообще. Побудьте пока тут, профессор, дамочку мы забираем. Приглядывайте. Если что, кричите, мы будем неподалёку.
Лениво вороша догорающие поленья в костре, Шадрин размышлял о том, как по приезде в Москву непременно пойдёт в Сандуны, затем славно пообедает в «Эрмитаже» на Неглинке и только потом уже займётся отчётами и, наконец, засядет за монографию.
Монография писалась уже многие годы и называлась «Сопряжение реальностей». Переходы – обладающие аномальными свойствами подземные зоны – были шадринским коньком. Переходами их реальность, материнская, была связана с полудюжиной дочерних. В материнской реальности исторические процессы протекали стабильно, и эволюция шла по пологой восходящей линии. В дочерних – стабильность постоянно нарушалась социальными взрывами и катастрофами. В результате развитие шло по спирали. Социальными взрывами дочерние реальности были обязаны несовершенным законам и излишнему гуманизму власть имущих. Как следствие, в них появлялись бунтари – незаурядные личности, способные изменить ход истории и временно отклонить эволюцию в сторону. Всякие там Пугачёвы, Кромвели, Гарибальди, Ульяновы-Ленины…
Шадрин поморщился. Бунтарей он не жаловал, а порождаемые ими кровавые нарушения стабильности – тем паче. В конечном итоге, исторические процессы в реальностях выравнивались, сглаживались и становились параллельными тем, что происходят в материнской. Однако страшно даже подумать, какой ценой достигалась стабильность там, где бунтарей вовремя не прибрали к ногтю.
На прохладном, сдобренном запахом печёной картошки воздухе думалось хорошо. Размышлениям несколько мешал назойливый комариный гул, но за проведённую здесь неделю Шадрин с ним свыкся, смирился и научился не обращать внимания, как на нечто неизбежное. Не обратил он внимания и на то, что в гул внезапно вплёлся новый звук, более густой и прерывистый. Звук шёл от выхода из объекта, и будь на месте профессора Болотов или Лешко, они бы мгновенно определили, что именно он означает.
Шадрин рассеянно выудил из золы картофелину, обжигая пальцы, освободил от кожуры, потянулся за солью.
– Руки в гору! – резко сказал кто-то у него за спиной.
Профессор выронил картофелину, оглянулся и едва не закричал от ужаса. На него наводил устрашающего вида ствол кучерявый чумазый молодчик, до глаз заросший буйной щетиной и с кожаным свёртком подмышкой.
– Дёрнешься – шлёпну, – сообщил молодчик. – Баба хде?
Внешность молодчика не оставляла ни малейших сомнений в том, что шлёпнуть для него дело плёвое и привычное.
– Т-там, – ощутив жгучее желание оказаться отсюда километрах в пятистах, махнул рукой профессор. – Э-э…
– С кем?
– М-м… Э-э….
– Шо ты мекаешь? – рявкнул молодчик. – Жить хочешь?
