протестовать, и вот тогда у него произошёл короткий, но очень неприятный разговор с Зельманом, приложившим, как выяснилось, немало усилий к тому, чтобы Штернберг не имел более никакого отношения к концлагерям.
— Я знаю тех, кто спит и видит вас за колючей проволокой, — издалека начал Зельман, — и тех, кто хотел бы собственноручно содрать с вас знаки различия и отправить на фронт штрафником. Вы что, задались целью предоставить им достойный повод? Когда сам рейхсфюрер не сможет вас оправдать, да и не пожелает?..
Штернберг непринуждённо развалился в кресле напротив генеральского стола. В ответ на слова Зельмана он лишь неопределённо усмехнулся (но со всем вниманием вслушался в мысли гестаповца, пытаясь определить, что именно и откуда тому стало известно, и соображая, способен ли это узнать кто- нибудь ещё).
— А ну встаньте! — прикрикнул Зельман. — Чего вы тут расселись, как в пивной? Где вы, в самом деле, находитесь?
Штернберг вскочил и вытянулся по стойке смирно, преувеличенно-громко щёлкнув каблуками, по- прежнему широко улыбаясь.
— Вот вам всё смешно, — гневно продолжал Зельман, — а, между прочим, здесь уже не до смеха. Это уже тянет на государственную измену, зарубите себе на носу! Если кому-нибудь из ваших недоброжелателей взбредёт в голову полюбопытствовать, какое количество голов вы вывезли — причём добрая половина ваших кацетников ни на черта вам не сгодилась, зато отправилась прямиком через Остзее… Вы вообще, чем думаете?! Вы что, в детстве не наигрались?
Штернберг уже не улыбался.
— Вам предоставили не совсем верную информацию, генерал, — спокойно произнёс он. — Все заключённые вывезены в соответствии с заранее утверждённым планом. Кстати, «Лебенсборн» хорошо заплатил за профессиональных акушерок, а деньги, признаюсь, пошли мне, по договорённости с растяпой комендантом. Этот болван уморил пятерых отличных сенситивов, за что я на него до сих пор в обиде… Неужто во всём этом можно выскоблить какую-то ересь?
С минуту Зельман молча и очень строго глядел на Штернберга.
— Можете особо не волноваться, — вдруг сказал генерал со своим отдалённым подобием улыбки. — Для первого раза довольно аккуратно, хотя можно было гораздо лучше. Но второго раза вам не будет: побаловались и хватит. Не воображайте, будто вы умнее целого государства. Вам ясно?
Штернберг не ответил. Он с досадой думал о том, что одного рейса фургонов с заключёнными ему совершенно недостаточно, чтобы хоть ненадолго от себя откупиться. Но в то же время против воли начинал ощущать свою ответственность перед этим пожилым человеком, который беспокоится о его безопасности гораздо больше, чем он сам.
— Вы, кажется, на меня сердитесь, Альрих, — добавил Зельман. — Напрасно. Поймите наконец, о государственных задачах следует судить на уровне логики, а не эмоций.
После этого разговора Штернберг не настаивал на том, чтобы его вернули в комиссию. Откровенно говоря, он испытывал огромное постыдное облегчение от того, что по благовидной и нисколько от него не зависящей причине ему не придётся больше с бесовским упрямством заставлять себя равнодушно пялиться на то, на что смотреть не было никаких сил человеческих.
Преподавание в школе «Цет» привлекало его размеренным распорядком, позволявшим хотя бы в дневные часы забыть о чёрных кольях, о ползущей по снегу женщине с окровавленным подолом и о кошмарном лупанарии оберштурмфюрера Ланге (но все эти воспоминания оккупировали и без того мрачный мир сновидений). Он учился жить с этим, постоянно носить это с собой. Это было подобно дыре в прогнившем полу, кое-как прикрытой хлипкими досками, — сквозь зияющие щели сочилась затхлая сырость мёртвых недр, и ходить мимо следовало очень осторожно, чтобы ненароком не оступиться. Он пытался примириться с этим, как прежде мирился с необходимостью держаться подальше от некоторых запретных комнат в холодном доме своего сознания. Он искал костыли для своей хромающей уже на обе ноги правоты. Его сомнения ходили в кандалах и под конвоем.
Кроме прочего, школа «Цет» послужила Штернбергу удобным предлогом, чтобы как можно реже появляться в мюнхенском институте тайных наук. Оккультный отдел «Аненэрбе» возглавил Мёльдерс, и с тех пор всё шло отвратительно. Дурацкая затея за каким-то дьяволом мериться с чёрным магом силами представлялась теперь Штернбергу просто безумной, он вообще жалел, что когда-то по глупости расшевелил эту гадюку.
События, предшествовавшие назначению Мёльдерса на пост главы отдела, в очередной раз показали Штернбергу, с кем он связался. Когда на испытаниях устройства, созданного в ходе работ над проектом «Чёрный вихрь», погибли несколько учёных «Аненэрбе», руководство не слишком встревожилось: во время экспериментов иногда страдали люди, а Мёльдерс, поговаривали, изобретал какое-то оружие. Чернокнижник набрал новую команду учёных, оправдывая это тем, что в его собственном подотделе нет людей с необходимой специализацией. Испытания продолжились — и завершились с тем же результатом. Мёльдерс потребовал новых экстрасенсов, физиков и техников. Но тут Эзау, давно уже не вмешивавшийся в дела заместителя, запротестовал.
— Это же уникальные специалисты, — возмущался он, — а вы точите их на убой, точно скотину. Число наших сотрудников и без того ограниченно. До каких пор это будет продолжаться?
— Пока эти бездельники не придумают эффективную защиту для операторов, — ухмыльнулся Мёльдерс.
Следующую партию специалистов он выбил с помощью Каммлера, также участвовавшего в проекте, руководившего строительством подземных бункеров для смертоносных устройств. Каммлер предоставил в распоряжение Мёльдерса целый концлагерь, а чернокнижник продемонстрировал Гиммлеру кинофильм об испытании своего устройства узниках, после чего Гиммлер позаботился о выполнении всех требований стервятника. Эзау, через голову которого решалась участь его подчинённых, был взбешён.
— Да у него что, белая горячка? Он идиот — или специально выкашивает чужие подотделы? Клянусь, я смешаю с дерьмом этого чёртова маньяка, — говорил Эзау о Мёльдерсе.
Штернберг был полностью солидарен с начальником. Эзау отправился к Гиммлеру, а Штернберг выступил в одном из изданий «Аненэрбе» со статьёй, в которой громил «убийц немецких учёных». Последовавший за этой публикацией скандал был на руку Эзау: ничего не добившись у рейхсфюрера, он от своего имени издал указ, запретив сотрудникам оккультного отдела участвовать в проекте Мёльдерса. Душная тень накрыла мюнхенский институт. Штернберг, предчувствуя недоброе, забрал из редакции вторую статью и на другой день два часа просидел на очередном собрании, не открывая рта, только слушая, как не на шутку разошедшийся Эзау в прах разносит весь подотдел чернокнижника. С самого начала Штернберг решительно перечеркнул в себе желание остеречь начальника от скоропалительных действий. Вздумал посмотреть, что из всего этого выйдет.
Ждать пришлось недолго.
— Это саботаж! — кричал Гиммлер на Эзау. — Вы срываете важнейшие исследования! Именно сейчас, когда нашим солдатам требуется новое оружие! Уж не работаете ли вы на большевиков? Я вышвырну вас из институга!
Когда Эзау, совершенно белый, вышел за дверь, к нему подошёл какой-то человек и быстро заговорил что-то на ухо. Эзау вдруг стал задыхаться, хватаясь за сердце.
Больше Эзау в институте не появлялся. Он слёг в больницу после того, как в один день лишился должности, узнал о смерти сына и о тяжёлом состоянии жены. Мальчик, учившийся в «наполас», погиб, когда неизвестный закинул в учебный окоп к двенадцатилетним юнгманам боевую гранату. У жены Эзау случился выкидыш, когда ей доставили извещение о гибели сына.
Мёльдерс настаивал на том, что истинным инициатором попытки сорвать проект «Чёрный вихрь» был Штернберг, и всё потрясал журналом со скандальной статьёй, но Гиммлер, пробежавшись взглядом по первому столбцу статьи, хмыкнул и заявил: «Ну хоть иногда кто-то должен вас критиковать».
