— Смотрите вон туда.
— И что же?
— Смотрите.
— Это… это… это же собака хозяйки! Зачем вы это сделали?.. Боже. Бог мой!
— У более крупных объектов процесс разложения занимает больше времени. Иногда до нескольких часов. К этой слизи нельзя прикасаться, но совсем скоро она превратится в пыль и будет абсолютно безопасна. Это первый портативный образец того оружия, которое мы можем вам предложить. Дальность действия этого образца пока очень небольшая, но стационарная установка способна вызвать такой эффект на расстоянии до десятка километров. Уничтожает любые органические предметы. Вот, взгляните.
— Да уж… Вообще-то, эта штука выглядит очень громоздкой…
— Мы работаем над её усовершенствованием. Кстати, этим устройством управляют специально подобранные и обученные люди. В случае, если наша сделка состоится, в распоряжении вашего правительства окажется большая группа таких людей. К тому же человек, которого я представляю, готов заняться обучением и ваших военных…
— Я… я доложу руководству… Я могу предъявить эти снимки?
Штернберг остановил магнитофон. Он уже во второй раз прослушивал запись. По большому счёту, игра закончилась, оставался только самый последний ход. И — мат.
Собственно, звонок из Мюнхена был по совершенно иному поводу. Сотрудники оккультного отдела сообщили о готовящемся авианалёте на северный портовый город Киль — всего в нескольких километрах от него находилось уникальное предприятие, и начальство поручило Штернбергу
— Как отстреляешься, сразу послушай. Не разговорчик, а песня. Обертруп наконец выполз со своим «Вихрем» на рынок. Ты был прав: торгуется с американцами. Гиммлер просто со стула свалится.
— Макс, ты гений. Я буду добиваться твоего награждения…
Вокруг завода простирался густой лес. Вершины столетних буков тревожно шелестели в сгущающихся сумерках. Штернберг бродил между деревьями, легко касаясь пальцами седых стволов. Его воля тянулась ввысь, незримыми ветвями раскидывалась вширь. Густой туман поднимался с дальних болот, поглощая всё вокруг, скрывая длинные цеха, призрачными белёсыми волнами разливаясь под холодеющим небом; он был этим туманом. Тяжёлые низкие тучи надвигались на берег, укрывая город и окрестности глухим мраком; он был этими тучами, и ветром, пригнавшим их с моря, и дождём, вылившимся поутру на тёмную, утонувшую во мгле землю.
Этой ночью союзники отменили вылет из-за скверной погоды.
Через сутки погода внезапно вновь резко ухудшилась и сыграла с лётчиками злую шутку: часть самолётов, направлявшихся к Килю, разбомбила фабрику у городка, расположенного южнее, другая часть просто сбросила свой груз в море.
Штернберг, совершенно обессиленный, дремал на узкой кровати в гостинице, и то ему грезилось, будто прямо от изголовья вверх уходит огромная скала-зеркало, то чудилось, будто Дана с улыбкой склоняется над ним, лежащим на нагретом солнцем каменном ложе, — и вдруг превращается в полузнакомую светлоглазую женщину, чьи длинные белые волосы падают ему в лицо.
Перед самым отъездом из школы была драгоценная мимолётная встреча на лестнице — пользуясь минутным отсутствием посторонних, Дана молча, по-детски непринуждённо обняла его, прижалась к нему, стиснув его руками немного повыше поясного ремня, и так стояла, словно тонкий плющ, обвивший высокое дерево. Долгие полминуты Штернберг пропускал сквозь пальцы шелковистые волны её волос, возил вдоль узенькой спины грубую ткань курсантской рубашки и благословлял всё сущее за то, что ему позволено прикасаться к ней. До того, как на лестнице раздался звук чьих-то шагов, она ещё успела шёпотом спросить: «Доктор Штернберг, а вы жалеете, что я вчера не сдержала своё обещание?» — «Какое? Ах, это… — Штернберг смущённо усмехнулся. — Честно? Да, очень». — «Это хорошо», — произнесла она и больше ничего не сказала.
Насколько светлее ему было бы, если б это тёплое неприкаянное существо всегда было рядом. Быть может — а, собственно, почему нет? — вывести на её руке концлагерное клеймо, изготовить для неё документы, сфабриковать сносную родословную, произвести в истинные арийки, да и жениться на ней? Ведь лучшей жены не найду. Вечная загадка, дрожь желания, ум, крепкая дружба — что ещё надо для счастья? И какие талантливые дети у неё родятся… Династия великих магов. Новая аристократия. В общем, мечта рейхсфюрера… Ну какие, к чёрту, дети, когда она сама ещё как ребёнок? «Доктор Штернберг, доктор Штернберг…»
Немного отдохнув и придя в себя, он намеревался отправиться к рейхсфюреру и выложить все накопленные материалы, включая плёнку. Смутное предчувствие заставило его прежде позвонить из Киля в школу «Цет» — узнать, как прошёл первый экзамен, — и то, что он услышал, разом изменило все планы. Мёльдерс только что приехал в школу. Чернокнижник явился без предупреждения, значительно раньше, чем обещал.
Всю дорогу Штернберг думал только об одном: Дана. Самолёт трясло и мотало. Дана. Он-то собирался до приезда чернокнижника тихо увезти её «на практику», куда-нибудь в самую дальнюю лабораторию, чтобы не попалась трупоеду на глаза. Не успел. Да и думал, не понадобится уже, с этой записью… Кретин. Ну почему не увёз сразу?!
Штандартенфюрер СС Мёльдерс уже успел изучить личные дела курсантов. Особое внимание он обращал на женщин, завербованных в концлагерях. Курсанты-эсэсовцы его, казалось, вовсе не интересовали, а вот перед строем бывших заключённых он прохаживался, словно перед загоном со скотиной на продажу.
— Хороши, — поделился он своим впечатлением со Штернбергом. Спешного возвращения Штернберга ждали: ему не удалось приехать незамеченным, его встретил Мёльдерс лично и теперь не отпускал от себя ни на шаг. — Да вы, я смотрю, новатор. Начитались средневековых трактатов про ведьм? Бабы-экстрасенши — в этом есть смысл. Наконец-то хоть кто-то вспомнил про то, что они по своей природе лучше мужчин чувствуют астральный мир. Хвалю. — Мёльдерс фамильярно хлопнул Штернберга по плечу. Тот, едва не передёрнувшись, отодвинулся. — Наверное, работать с ними — одно удовольствие?
— Во всякой работе есть свои сложности, — нейтральным тоном ответил Штернберг.
— Все сложности происходят от неопытности, дорогой мой юноша. Женщина — благодатный материал, мягкий, как глина. Она любит твёрдую мужскую руку. В любой ситуации обращаться с ней следует так решительно, словно сию минуту собираешься её взять. Тогда сработают её глубинные инстинкты: она сама перед тобой раскорячится и позволит делать с собой всё что угодно.
Хриплый голос Мёльдерса разносился по двору подобно надсадному вороньему карканью. Штернберг, цепенея от злости, Тонким слухом различал, как выстроившиеся тут же курсанты-эсэсовцы мысленно веселятся над тем, как заезжий чиновник шутя припечатывает авторитет молодого руководителя словечком «юноша» и вытирает ноги о ненавистных конкурентов-кацетников. И ещё Штернберг чувствовал, как все его ученицы смотрят ему в спину — ему, молча глотающему омерзительную Мёльдерсову галиматью.
— Природа создала женщину как сосуд, предназначенный покорно принять то, что вольёт в неё мужчина, — продолжал разглагольствовать Мёльдерс. — И не суть важно, на каком уровне это происходит, на физическом или ментальном. Женщина — раба, которой нужен настоящий господин, — он обернулся к крайней в ряду курсантке, маленькой веснушчатой польке, схватил её двумя пальцами за лицо, сдавив щёки, и развернул к себе. — Скажи, я прав?
Курсантка слабо мотнула головой, ей просто было больно. И вот тут Штернберг не выдержал. Он крепко взял Мёльдерса за запястье и медленно отвёл его руку в сторону, преодолевая сопротивление, отозвавшееся стальной дрожью во всех жилах его собственной руки. Они посмотрели друг другу в глаза, сохраняя на лицах благопристойные гримасы.
— Штандартенфюрер, разрешите представить вам фройляйн Томашевски, специалиста по
