Как мне поведать словами иль в песню облечь То, что хотелось бы мне навеки сберечь: Ибо доблести вождь и отваги отец — Ричард, великодушный и смелый, английский король Мертв. — О Боже! Какая утрата! Какой ущерб! Как неуместны слова, сколь болезненно ранит речь: Надобно стойкое сердце, дабы страдать… Умер король. И такой, что за тысячу прошлых лет Мужа, сравнимого с ним, невозможно найти. Храбрость, щедрость, учтивость и благородство его, Думаю, и в грядущих веках не превзойти. Не говорю о Карле, Артуре. Не вспоминаю побед Александра над Дарием. Но мненья держусь того, Что не ниже их Ричард. И знаю, что свет Не беспристрастен. Но не хочу никого Я принижать. И героям рукоплескать Я не против. Но восхищаюсь тем, Что в сем ущербном веке явился такой человек — Мудрый, почтительный, стойкий… Он во всем и всем Мерою и образцом служил, а как говорил? Что драгоценнее слов превосходных? Великие ли дела? Подвиги необычайные? Сколько он их совершил! Умер. И тем последний урок нам преподать пожелал: Самое лучшее недолговечно. Уходит. В миг. И навек. И посему стоит меньше страшиться — все равно умирать! Ах! Государь! Как не подумали вы, храбрый король, Что с турнирами станет? Кто доблесть вознаградит? Кто накажет низость и отвергнет лесть? Кто смеет судить о лучших и худших? Кому по плечу эта роль? Пусть даже некий богатый двор изысканный дар учредит, Нет такого вождя, служенье которому — честь, Умер король. И утрату сияния не возместит Блеск отраженного света. Он не излечит боль. И остается одно: лишь вспоминать. И траур долго носить и тихо существовать Жизнью ничтожной и мелкой, и злиться зря, Зная, что Гроб Господень в руках сарацин, И что не вам теперь вести поход за моря. Турок и персов — лютых язычников рать Вы изгнали из Сирии. В дрожь их бросал Вашего славного имени звук один. И хотя Господь в ваши руки Град не отдал, Все в воле Его. А вам не в чем себя упрекать! Нет отныне надежды — не сыщется государь Из королей или князей достойный. Кто довершит Незавершенные вами дела? Но кто бы он ни был, тот, Кто станет вашим преемником, да не оскорбит Память о том, что совершали некогда, встарь, Вы и ваши усопшие братья: Джеффри и Юный Король. Да имеет отважное сердце и — Бог даст! — превзойдет В чем-то кого-то из вас троих. И да поспешит С деяньями великими. И да умножит их счет. Мы же помолимся Богу, да примет слугу Своего, И на ревность его да призрит. И слезу утрет. А прегрешенья прости ему, Боже, и король да войдет В Царствие Твое, о Господи, ибо Ты Тот, Истинный Бог и Человек, Который умеет прощать!

Эту очень красивую поэму, никакой перевод которой не в силах передать оттенки, присущие оригиналу, написанному на языке Лангедока, создал трубадур Гаусельм Файдит на следующий день по смерти Ричарда, то есть еще до того, как стало известно, кто именно унаследует английский престол, Артур Бретонский или Иоанн Безземельный[59]. Итак, это «плач» — погребальная песнь, изливающая потрясение от только что случившегося. Ее сочинитель, один из знаменитейших трубадуров своего времени, переживает скорбь и горечь утраты, и его боль еще горше потому, что жива память об экспедиции Ричарда; а ведь он был ее участником и, стало быть, боевым товарищем Ричарда. Целая строфа, кстати, посвящена воспеванию подвигов короля во время той «сирийской» эпопеи. Гаусельм Файдит принадлежал к вернувшимся в Святую землю: он присоединился к баронам, организовавшим крестовый поход в первые годы XIII века, и, похоже, на этот раз там, за морем, нашел свою смерть. Как бы то ни было, его поэма хорошо выражает оцепенение, вызванное неожиданным событием: Ричард ушел в расцвете сил, как раз тогда, когда, казалось бы, окончательно взял верх над своим заклятым врагом Филиппом Августом; и унес его какой-то нелепый случай, и это после всяческих опасностей, в изобилии подстерегавших его в мусульманском мире, от которых Ричард уходил с бесшабашной удалью.

Плач скорби и боли и негодование перед «несправедливой» смертью, подстерегавшей героя на самой заурядной дорожке, чтобы накинуться на него и, с не ведающей меры беспощадностью, убрать с этой самой дороги… Так, писал Роджер Ховденский, муравей торжествует над львом.

Посмертная же слава короля Ричарда как бы стремилась возместить разочарование, вызванное этой смертью. Не ограничиваясь тем, что можно было извлечь из бывшего в его власти, она приписывала ему все, на что, как полагали, он мог быть способен. Так возникал образ не просто необыкновенного человека — нет, в образе этом появлялись внечеловеческие или, точнее, сверхчеловеческие в своей чрезмерности черты — своего рода реванш за «незавершенность» его земной жизни. По крайней мере, сохранилось поэтическое и легендарное эхо, отзвуки которого продолжали раздаваться на протяжении долгих столетий.

Ибо слава Ричарда Львиное Сердце далеко превзошла все, на что он притязал и на достижение чего мог надеяться. Он остался самым любимым в народе королем Англии, хотя не царствовал и десяти лет, да и те провел почти полностью на европейском материке и на Ближнем Востоке. В Англии он, конечно, родился, но если сложить воедино все время его пребывания на острове да еще учесть лишь только деятельные периоды, в совокупности не наберется и года: около четырех месяцев в 1189 году — от августа до сентября и два месяца по освобождении «из когтей императора» — с 13 марта по 12 мая 1189 года, всего шесть месяцев прожил он на том острове, который увенчал его королевской короной. Вряд ли он даже знал

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×