была столь велика, что это стало раздражать Генриха, всегда жадного до народной любви. Он все чаще поговаривал о войне против шотландцев, и члены Тайного совета, хоть и опасаясь военных расходов и не вполне доверяя полководческим способностям Генриха, не могли отрицать, что Шотландия — неиссякаемый источник угрозы миру и безопасности Англии.
Впрочем, королеве удалось отвлечь короля от его зависти к Эдуарду Говарду. Она постоянно внушала ему, что первый вкус победы доблестному воителю почетней вкусить на полях Европы, а не в богом забытом приграничном болоте. Если уж выходить на бой, то против французского короля, в союзе с величайшими правителями христианского мира. И молодого английского монарха, возросшего на рассказах о Креси и Азенкуре, увлечь мечтой о победе над Францией труда не составляло.
Ему было нелегко удержаться и не взойти на борт флагманского корабля, который в мае возглавил флот, отправившийся, чтобы присоединиться к кампании короля Фердинанда против Франции. Корабли с бьющимися на ветру знаменами ведущих семейств Англии были оснащены и вооружены лучше, чем когда- либо за последние десятилетия. Екатерина принимала активное участие во всем происходящем. Она помнила, что так поступала королева Изабелла, когда затевалась война, и с детства усвоила старую истину: битву выигрывает тот, кто основательно к ней подготовился.
Провожая глазами флот, подготовленный так, как должно, Екатерина думала о том, что под командованием ее отца они смогут защитить Папу, победить Францию, отвоевать у нее земли и заново закрепить за Англией приличный кус французских территорий. Рьяные сторонники мира из числа членов Тайного совета беспокоились, как всегда, что страна увязнет в очередной бесконечной войне, но Генрих и Екатерина доверились прогнозам короля Фердинанда, который утверждал, что победа дастся легко и принесет значительные выгоды Англии.
Все мое детство я была свидетелем того, как мой отец руководил военными кампаниями, одной за другой. Поражений за ним не числилось. И сейчас меня охватили воспоминания детства, краски, звуки и то особое оживление страны, которая находится на пороге войны. На этот раз я как равный партнер отца предоставляю ему мощь английской армии. Именно этого он всегда от меня ждал; таким образом, я, его дочь, выполняю свое предназначение. Вот чего ради я вытерпела долгие годы ожидания английского трона. Это моя судьба. Я чувствую себя полководцем, таким же, как мой отец, таким же, как матушка. Я — королева-воительница, и в это солнечное утро, глядя вслед отплывающим кораблям, я уверена, что нас ждет победа.
План состоял в том, что английская армия соединится с испанской, и объединенные силы займут юго-запад Франции — Гиень[18] и герцогство Аквитанское. Не сомневаясь в том, что король Фердинанд не преминет потребовать свою долю трофеев, Екатерина надеялась, что он выполнит данное англичанам обещание и Аквитания будет английской. Она полагала, что в тайные планы отца входит разделить Францию так, чтобы это мощное государство снова скатилось к раздробленности, разбившись на крошечные герцогства и королевства. Если это удастся, потребуется поколение — не меньше, чтобы возродить честолюбивые планы французов. В самом деле, Фердинанд полагал, и Екатерине это было известно, что христианскому миру будет спокойней, если Францию придерживать на коротком поводке. Объединение приносит мощь и влияние, а Франция не та страна, считал испанский король, мощь которой пойдет Европе на пользу.
Это было не хуже самой блестящей из развлекательных придворных затей — наблюдать, как солнечным днем, распустив на сильном попутном ветру паруса, выходит в море флотилия, и король с королевой возвращались в Виндзор в приподнятом настроении, уверенные в успехе батальной кампании.
Екатерина воспользовалась случаем, чтобы осведомиться у Генриха, не находит ли он, что пора приступить к строительству боевых галеасов, трехмачтовых парусно-весельных кораблей. В отличие от Артура, который много читал и сразу бы понял, насколько маневреннее весельные суда в безветренную погоду, Генрих не представлял себе, как важна поворотливость в морских сражениях. Вдохновленный зрелищем флота, только что отплывшего на всех парусах, он заявил, что ему нужны только парусные суда, великолепные корабли, экипированные опытным персоналом, — именно они принесут победу!
Вся свита горячо согласилась с королем. Екатерина знала, что так и будет. Двор всегда чутко реагирует на малейшее дуновение моды. Отплывающий флот выглядел так нарядно и победительно, что придворные кавалеры вознамерились стать адмиралами, подобно Эдуарду Говарду, — точно так же, как прошлым летом все рвались в крестоносцы.
Екатерина не спорила, флот выглядел чудесно, а английские моряки, без сомнения, лучшие в мире, но заметила, что хотела бы написать в Венецию, узнать, сколько стоит построить галеас и не согласятся ли тамошние корабелы такое судно выстроить, а потом переслать частями в Англию, чтобы местные мастера собрали его в английских доках.
— Да не нужны нам галеасы! — отмахнулся Генрих. — Весельные суда хороши для набегов на прибрежные территории! Мы не пираты! Мы нуждаемся в судах, которые могут перевозить солдат. В судах, которые могут атаковать французов на море. Корабль — это платформа, с которой можно осуществить нападение. Чем больше платформа, тем больше на ней помещается солдат.
— Ты прав, — сказала Екатерина. — Однако не след забывать и прочих наших врагов. Моря — это одна наша граница, и мы должны преобладать там, имея суда маленькие и большие. Но у нас есть граница и сухопутная, и там тоже должно быть безопасно.
— Ты про шотландцев? Они утихомирились, благодаря Папе. Не думаю, что оттуда следует ждать подвоха.
Екатерина никогда не возражала супругу при посторонних.
— Я уверена, так и есть. Спасибо архиепископу, мы выиграли передышку. Однако боюсь, через год- другой столкновение неизбежно.
На этом разговор был закончен. Екатерине оставалось только ждать. Впрочем, то было время, когда ждать приходилось всем. Английская армия, расположившись в Фуэнтеррабии, ждала, когда подойдет испанское войско, чтобы объединенными силами войти в Южную Францию. Стояла жара, самый пик лета, солдаты страдали от безделья, недоброкачественной пищи и переизбытка спиртного. Из всех членов Королевского совета одна Екатерина знала, что это такое — испанская жара. Невыносимый зной днем и ночью — смертельная опасность для любой армии. Свои страхи она таила и от Генриха, и от членов Совета, но от себя лично послала отцу письмо, в котором интересовалась его планами, и при всякой возможности донимала расспросами испанского посла: знает ли он, когда наконец испанская армия присоединится к английской?
Король Фердинанд, находясь в походе, на письмо не ответил, а посол ничего не знал.
Когда лето перевалило за август, Екатерина написала отцу еще раз, и опять безответно, после чего, в момент горького прозрения, она поняла, что вовсе не стала отцу равноправной союзницей за шахматной доской Европы — нет, она как была, так и осталась пешкой в его руках. Английская армия стояла там, где ему было нужно, в полном его распоряжении, и он сам решал, понадобится она ему или нет!
В Англии похолодало, между тем в Испании по-прежнему было жарко. Фердинанд наконец-то вспомнил о своих союзниках и потребовал, чтобы они остались в лагерях на зиму. Узнав об этом, английские солдаты взбунтовались — и против него, и против своих командиров — и заявили, что хотят вернуться на родину.
Екатерина нимало не удивилась, так же как и самые циничные из членов Королевского совета, когда в декабре английская армия вернулась домой, бесславная и оборванная. В отчаянии и недоумении от действий короля Фердинанда лорд Дорсет, потерявший больными две тысячи человек, привел свои взбунтовавшиеся войска в Лондон, из которого они выступили когда-то, предвкушая победу и славу.
— Что пошло не так? — ворвался король Генрих в апартаменты Екатерины, чуть ли не в слезах от гнева и обиды, и взмахом руки отослал ее свиту прочь.
Он поверить не мог, что его армия, бравая, полная сил, вернулась домой ни с чем. Ему доставили письма его тестя, в которых тот жаловался на поведение английских войск: он, король Генрих, покрыл себя позором в Испании, спасовал перед своим врагом, Францией! К Екатерине он кинулся потому, что считал ее
