возможности: он сам сразу же встал с ними на одну доску.
— Я покажу тебе, — сказал парень, который задавал ему вопросы, поднимаясь со своей лавки и подходя к Уильяму. — Эта годится? Здесь не Сент-Джеймс и не Виндзорский дворец, а?
Уильям рассмеялся. Веселый юношеский смех. У него всегда была способность сходиться с людьми, чего недоставало его братьям. Он делал это естественно я сердечно. Атмосфера сразу же изменилась. Матросы решили, что этот королевский сынок, которого они заполучили в свою компанию, не слишком от них отличается.
Через несколько дней после прибытия в Портсмут «Принц Георг» отправился в Торбэй, а затем присоединялся к флоту в проливе Ла-Манш, чтобы помешать объединению французских и испанских кораблей.
Однако эти планы реализовать не удалось. Корабли Франции и Испании, успевшие дойти до Плимута, сконцентрировались почти вдоль всего юго-западного побережья Англии. Испанские и французские флотоводцы, стоя на палубах своих кораблей, рассматривали в бинокли землю, уверенные в том, что она скоро будет принадлежать им. Когда они видели лесистые холмы Девоншира, его жирную красную землю, они радостно улыбались, но, увидев все пушки, направленные на них, и узнав, что сэр Чарльз Харди, командовавший британским флотом, намерен дать им отпор, струсили и ретировались.
Уильям был уверен, что ему предстоит увидеть первое в его жизни сражение, и был разочарован, когда
по приходе в Плимут выяснилось, что вражеские корабли ушли. «Принц Георг» был поставлен в док, и Уильям получил право на непродолжительный отпуск. Родители? пожелал», чтобы он без промедления прибыл в Виндзор.
Уильям был очень рад, но не испытывал того бурного восторга, который представлял себе раньше. После нескольких недель, проведенных в море, он вполне освоился и считал, что матросская жизнь оставляет ему гораздо больше свободы, чем классные комнаты в Кью. Он стал мужчиной, наслушался мужских разговоров и даже успел подраться во время ссоры с одним из матросов.
— Не будь ты королевским сынком, — было ему сказано, — я бы научил тебя, как надо себя вести.
— Пусть это не будет препятствием, — сказал в ответ Уильям.
Его противник признал, однако, что драка не будет честной, так как он старше и сильнее, но Уильям отверг этот аргумент, и драка состоялась. Ему здорово досталось. Остальные матросы хвалили его за то, что он не воспользовался своим положением. Они забыли, кто он такой, и поскольку звали его Гельфом, не делали никакого различия между ним и собой.
Сейчас он ехал в Виндзор и, приехав, услышал, что Их Величества хотят немедленно его видеть. Король обнял сына со слезами на глазах.
— У меня были хорошие вести, — сказал он. — Дигби говорил мне, что ты молодец. Хороший парень. Рад слышать это. Можешь служить примером.
Королева обняла его со свойственным ей отчуждением: она никогда не проявляла заметной привязанности ни к кому из своих детей, исключая Георга, только к нему — это было заметно, когда она на него смотрел а или слушала его.
Король хотел знать все о его плавании, как они пришли в Ла-Манш и обратили в бегство французов и испанцев. Было очевидно, что он гордится участием собственного сына в такой операции. Уильям был доволен и решил, что, в конце концов, жизнь матроса не так уж плоха и значительно лучше быть матросом на «Принце Георге», чем ребенком в королевской детской.
Он встретился с обоими старшими братьями, которые приехали в Виндзор повидаться с ним. Георг не скрывал своего ужаса от его одежды и манеры поведения — чрезмерного, по его мнению, оживления, — которую он приобрел, но тоже был очень рад встрече.
— Ты погрубел, — сказал Георг, — но, слава Богу, они сделали из тебя мужчину.
— Это достижение, в некотором роде,— добавил Фредерик.
Они посвятили его в свои тайны и рассказали о самых последних любовных победах Георга и о любовных свиданиях в аллеях Кью, когда Фредерик стоял на страже. Они говорили более откровенно, чем прежде, и Уильям знал, что братья уверены: становясь моряком, он становится и мужчиной.
Вернувшись на «Принц Георг», он встретил какой-то странный прием.
— Его Высочество вернулись, — сообщил один из матросов.
— Конечно, ему ведь надо было домой, к маме.
— Что это значит? — спросил Уильям. Матросы продолжали разговаривать между собой,
не обращая на него никакого внимания.
— Для всех нас — никаких отлучек. Ни для кого. О, но Его Высочество — совсем другое дело. Он еще не может обходиться без мамочки. И вот он должен был поехать и рассказать ей, как тяжело ему живется.
— Ничего подобного, — закричал Уильям со злостью. — И вовсе не мама велела мне приехать, а мой отец.
— Ах так, приказ Его Величества, да?
— Да, — ответил Уильям.
— И пока мистер Гельф развлекался на балах и приемах, Сэм здесь умолял, чтобы его отпустили домой, потому что его отец умирает, и разве его отпустили? Нет. Но Его Высочество — это другое дело!
Уильям посмотрел на Сэма с искренним сочувствием.
— Мне очень жаль. Если бы я знал, я бы не поехал. Я бы сказал, чтобы ты поехал вместо меня. Как твой отец?
— Умер, — был короткий ответ.
Наступило молчание. Уильям отвернулся. Георг обязательно расплакался бы и сказал что-нибудь трогательное в утешение. Уильям же не мог сказать ничего, но его молчание оказалось выразительнее любых слов.
Потом кто-то подал голос:
— Ты не виноват, Гельф. Уильям ответил:
— Я должен был поступить так, как мне велели. Здесь я чувствую себя гораздо свободнее, чем когда-либо дома.
Напряжение спало. Кто-то рассмеялся:
— Кто-нибудь из вас хотел бы быть Его Высочеством? Не обращай внимания, Гельф, забудь все, что здесь было.
Они еще раз убедились в том, что ничего не имеют против этого королевского отпрыска.
Понадобилось всего несколько дней, чтобы он вновь освоился на «Принце Георге», который порой превращался в арену для петушиных боев. Его короткое пребывание дома позволило ему забыть, какой грубой может быть речь — он не понимал и половины, какой душной — тесная каюта, отвратительными и навязчивыми — запахи и что значит постоянно находиться в полутьме, когда мрак рассеивается только одной лампой, свисающей с потолка.
Его товарищи были постоянно готовы обрушиться на него за малейший намек на его происхождение; они смеялись, когда его освобождали от службы для занятий с мистером Мадженди. Они не спускали ему того, что на их языке называлось выпендриванием.
«Перестань, парень! Здесь нет разницы между сыном короля и сыном проститутки», — эту фразу он слышал постоянно.
— Я согласен с этим, — отвечал добродушно Уильям. — Мы имеем дело с человеком, а не с его родителями.
Хотя он мог вспылить, его гнев быстро проходил. Он больше надеялся на кулаки, которые заметаю окрепли, чем на слова. Он не отличался большой находчивостью и остроумием, но был добродушен и, если мог, никому не отказывал в помощи. Настороженность превратилась в насмешливую терпимость: пока Гельф — нормальный парень и не козыряет своим происхождением, они не станут к нему приставать.
Он научился ругаться не хуже других. Когда их отпускали на берег, он выходил в компании своих друзей и так же, как они, во всех портах больше всего интересовался девицами. Он был своим парнем, этот Гельф, его приняли как подтверждение известной им поговорки, что все люди стоят друг друга.
