руб., но эти средства позволили трестам произвести лишь небольшие амортизационные отчисления и осуществить некоторый ремонт оборудования. По 15 трестам было восстановлено основного капитала от 0,2 до 4,5 %, а нормы отчислений в амортизационный фонд были значительно ниже установленных ВСНХ 6– 7 %[372]. Ясно, что в накоплениях этого года на долю основного капитала почти ничего не приходилось. Производительность труда на 1 октября 1923 года составила всего 60–62,5 % довоенной[373]. Причем абсолютный размер выработки на одного рабочего на крупных предприятиях союзного подчинения был ниже, а производительность труда росла более замедленным темпом, чем на предприятиях местной промышленности. И это при том, что на цугпромовские предприятия падало 90 % всех передаваемых промышленности в бюджетном порядке средств, а рабочие предприятий ЦУГПРОМа были более квалифицированы и менее связаны с деревней.
Одной из причин медленного роста производительности труда была дезорганизация рабочей силы в результате войны и революции. На рынке труда с начала 1919 года сложилась абсурдная ситуация, когда при резком сокращении промышленного производства и закрытии массы предприятий спрос на рабочую силу превышал предложение. Даже в 1921 году на 100 безработных приходилось 145 мест и 96 посылок на работу. Подобное положение объяснялось, с одной стороны, крайне низким уровнем заработной платы, не обеспечивающей даже прожиточного минимума, а с другой стороны, наличием ряда льгот для безработного, например, по оплате жилья, и разнообразных выплат и пособий. Подобное противоестественное состояние рынка труда ставило промышленность в чрезвычайно трудное положение — пустующих мест становилось все больше, а квалифицированной рабочей силы, которая могла бы занять эти места, катастрофически не хватало. При переходе к нэпу в сфере занятости в промышленности также наблюдались весьма противоречивые тенденции. С одной стороны, непрерывный рост занятости: в 1922 году общее число занятых возросло на 8 %, а в следующем году — на 15,5 %. В то же время сохранялись предпосылки роста безработицы в связи с закрытием убыточных предприятий и сокращением штатов[374].
Непрерывный рост занятости при одновременном росте безработицы характерен для всего периода нэпа. По данным ЦСУ, в 1923 году в промышленности было занято 2,3 млн чел., то есть всего 54 % довоенного числа фабрично-заводских рабочих, а остальные частью оставались в деревнях, куда уехали в поисках пропитания, частью возвращались в город, но не могли найти работу и пополняли ряды безработных[375]. Одновременно шел приток в города неквалифицированной рабочей силы из сельской местности и вовлечение в производство городской молодежи, достигшей трудоспособного возраста. Однако в большей степени спрос на рабочую силу удовлетворялся за счет детей крестьян, принесших с собой на заводы и фабрики деревенские особенности психического склада, в том числе и отношение к труду. По всей крупной промышленности рабочий в среднем оставался на одном предприятии около года, затем переходил на другое производство, нередко даже в другую отрасль. «Мигрировали» рабочие преимущественно в добывающих отраслях (в каменноугольной и железнорудной), где не требовалась высокая квалификация. Поэтому восстановление рабочих кадров, особенно квалифицированных, в тяжелой промышленности шло довольно медленно[376]. Хотя культурные веяния, возникавшие за фабричными воротами, вторгались на фабрики, многое в практике набора, технике обучения и цеховой культуре в целом не менялось, пока не были предприняты фундаментальные изменения.
Еще медленней восстанавливались кадры инженерно-технических работников, сильно поредевшие в период военного коммунизма. Если за границей в передовых странах технический персонал составлял 10– 15 % от общего числа занятых в промышленности, то в СССР — не более 2 %, что снижало уровень организации производства[377]. Социальное и материальное положение этой группы с переходом нэпу несколько улучшилось. Если в 1918–1920 годах зарплаты рабочих и высших промышленных служащих (инженеров и техников) сравнялись, а в некоторых случаях заработок рабочих был выше, то к январю 1922 года инженеры стали получать почти в 1,5 раза больше рабочих[378]. Но они по-прежнему оставались для массы рабочих классово чуждым элементов, терпимым лишь по необходимости. Много руководящих должностей занимали работники не имевшие необходимой профессиональной подготовки, главным образом бывшие рабочие-партийцы. Летом 1922 года в одной из центральных губерний была распространена анкета о профессиональной пригодности директоров фабрик и членов правления трестов. Выборка дала следующие результаты: 63 % опрошенных руководителей имели начальное образование, а по роду прежней деятельности более половины из них были рабочими, крестьянами и конторскими служащими[379].
Низкий образовательный и культурный уровень директорского корпуса резко снижал качество управленческих решений и порождал многочисленные производственные конфликты. О сохраняющихся главкистских замашках «завов и помзавов» свидетельствуют отложившиеся в большом объеме в российских архивах жалобы рабочих на несправедливые увольнения, часто не согласованные с фабзавкомами и профсоюзами. Административный произвол нередко сочетался с нарушением трудового законодательства и выливался в форму откровенных угроз со стороны дирекции. Распространенным и обычным явлением того времени стали жалобы на «жандармское» поведение «красных директоров» по отношению к рабочим: «Этот директор, если услышит от рабочего хоть одно слово, то он обыкновенно грозит ему воротами. «А на твое место у меня найдется людей много», — и так же выражается по матерному при рабочих, вообще при ком хотите, не стесняясь. При увольнении рабочих таким образом из завода делает расписку, что этот рабочий, которого он увольняет, против него ничего не имеет и насильно заставляет расписываться»[380].
Конечно, несмотря на свои сложности, рассматриваемый в данной главе период несомненно стал временем развития и расширения хозяйственной основы нэпа. Основными показателями этого стали рентабельность промышленного производства и рост производительности труда. В 1923/24 году почти все отрасли промышленности (за исключением металлопромышленности) свели свой баланс с прибылью. Изменилось отношение рабочих к своему труду, резко сократилось число прогулов, стала укрепляться материальная база заводов и фабрик, восстанавливались старые хозяйственные связи. Окрепшие государственные предприятия за счет налогов пополняли местные бюджеты и казну страны, а оттуда, в свою очередь, средства шли на техническое переоборудование промышленности и пуск ранее законсервированных объектов.
Очевидно и другое. 1923 год — это не только время развития и расширения нэпа, но и период первого серьезного структурного кризиса, проявления коренных противоречий нэпа, связанных с его становлением. Подобная «кризисная модель» порождала административные методы управления, особенно в отношении «командных высот». То есть нэп развивался лишь до тех пор, пока нэповские принципы не приходили в открытое столкновение с хозяйственным механизмом госсектора. А монополия государства на подавляющую часть предприятий промышленности разрывала целостность народнохозяйственного организма, лишая его необходимой гибкости и подвижности. Центральные органы в своем стремлении обеспечить максимально быстрый подъем промышленного производства не сумели, да и особенно не старались, найти соответствующий баланс между мерами административного и экономического характера. Вся государственная политика сосредотачивалась на перераспределении продукции предприятий. Особенно это касалось легкой промышленности, откуда путем директивного ценообразования и усиления налогового пресса перекачивались средства в базовые отрасли индустрии. Система в общих чертах сложилась.
Глава V
Проблемы единой экономики
