К лету 1923 года экономическое положение в стране сильно обострилось в результате «кризиса сбыта» промышленной продукции, недовольства рабочих дифференциацией зарплаты в различных отраслях и ростом безработицы в результате курса на концентрацию производства. Кроме того, заработная плата в столицах, как правило, на 30–35 % превышала заработок в провинции, что сильно обостряло обстановку на местах и приводило к усиленному потоку безработных и сельского населения в столицы и прежде всего в Москву[393]. В июне — июле по стране прокатилась волна забастовок из-за задержки зарплаты. Осенью 1923 года во многих губерниях страны наблюдался голод, а количество забастовок в сентябре — октябре достигло 217. В них приняло участие 165 тыс. человек. В сводках ОГПУ прямо отмечалось, что «политическое настроение рабочих неудовлетворительно»[394]. Серьезную угрозу для власти представляло то, что 96,5 % общего числа конфликтов на госпредприятиях страны в 1923 году прошло без ведома и даже вопреки решению профсоюзов[395].
Нэп не был бескризисной моделью, но в ряду кризисов двадцатых годов кризис 1923 года занимает особое место. К концу года нэповская система в общих чертах сложилась, поэтому «кризис сбыта» проявился как системный, став начальной гранью перехода нэпа на новую стадию создания всеобъемлющей системы государственного управления экономикой. Кризис впервые со всей очевидностью поставил вопрос о трудностях осуществления индустриализации страны, обнажил коренные социально- экономические противоречия развития нэповской экономики.
Следует подчеркнуть некоторую условность и неточность термина «кризис сбыта» применительно к сложившейся ситуации осени 1923 года. Трудности сбыта коснулись в большей степени сельскохозяйственных машин и инвентаря, но так как главной проблемой того времени была «смычка» города и деревни — город остро нуждался в хлебе, а промышленность в сырье, — то кризис и стал оцениваться как «кризис сбыта». Тот факт, что кризис проявился не столько в недостатке сбыта, сколько в невозможности при наличных оборотных средствах расширить производство до нормальных размеров, отмечен материалами по анализу промышленной конъюнктуры осени 1923 года, подготовленными ВСНХ[396].
Надо учитывать, что торговые запасы росли постепенно в течение 1922/23 года и достигли к осени в некоторых отраслях размеров 3–4-х месячного производства. При обычных условиях эти накопления опасности не представляли: в довоенное время нормы запасов достигали размеров 9-месячной потребности[397]. Но при бедности промышленности оборотными средствами даже небольшая заминка в сбыте грозила опасностью срыва нормальной работы. Избытка товаров не было, исчерпание платежеспособного спроса населения произошло при весьма незначительном размахе индустриального производства. Промышленность в 1923 году дала всего 35 % довоенного производства, а если выделить отдельно предметы крестьянского потребления, то это составит 1/4 — 1/6 довоенного уровня[398]. Кризис 1923 года скорее можно считать кризисом перепроизводства только внутри промышленно-городского цикла, а с точки зрения всего народного хозяйства в целом — кризисом недопроизводства и недопотребления.
В исследованиях причин кризиса 1923 года в качестве отправной точки берется до сих пор явление «ножниц» цен на промышленные и сельскохозяйственные товары. Но это далеко не бесспорно. «Ножницы» в России до войны были вдвое больше, чем на 1 октября 1923 года, но это не вызывало кризисов в сбыте промышленной продукции[399]. Конечно, «ножницы» цен, подрезав и без того невысокую покупательную способность сельского населения и емкость внутреннего рынка, в значительной степени способствовали созданию «кризиса сбыта». И все же, являясь отражением хозяйственной конъюнктуры 1922/23 года, сами по себе они не могли привести к столь острому кризису, разразившемуся неожиданно для государственных органов в конце августа 1923 года.
Признаки кризиса наблюдались еще с осени 1922 года, когда возникло падение, а в ряде случаев и полный застой сбыта как промышленных, так и сельскохозяйственных товаров. Особенно это отразилось на сбыте продукции табачного, трикотажного и ряда других трестов. Заминки в сбыте резко проявились в январе 1923 года, когда оборот снизился по отношению к декабрю почти наполовину. Но в феврале-марте произошло некоторое оживление сбыта, сменившееся затем в первой половине апреля новым резким падением. К весне 1923 года наблюдалось два явления: с одной стороны, «кризис сбыта», который определялся не только снижением покупательной способности деревни, но и тем, что деревня предпочитала покупать продукцию кустарно-ремесленной промышленности, как более дешевую и более приспособленную к ее потребностям, а с другой стороны, наблюдался товарный голод, во многом связанный с несовершенством торгового аппарата. Но в июне Президиум Госплана принял постановление, в котором отмечалось, что кризис сбыта конца 1922 года миновал и в будущем до конца хозяйственного года не следует ожидать его повторения[400]. Возможно, такой оптимистический прогноз диктовался настроениями в партийном руководстве. Диаграмма ценовых «ножниц», продемонстрированная Троцким на XII съезде партии, скорее послужила иллюстрацией изменяющейся конъюнктуры, нежели сигналом к принятию срочных и решительных мер по изменению торговой и промышленной политики хозяйственных органов.
Сокращение сделок трестов, синдикатов и товарных бирж в июле — сентябре 1923 года переросло в настоящую торговую депрессию: осенью сокращение оборота составило 27 %[401]. В октябре — ноябре торговая депрессия охватила все районы и все группы товаров, хотя наиболее остро проявлялась она на рынке промтоваров. Наиболее острыми центрами депрессии были центральные, северные и восточные районы страны. К началу ноября кризис стал задевать не только сферу торговли и кредита, но и область производства: налицо было разорение некоторых трестов и напряженное финансовое положение для других. На объемах производства, за исключением Моссукна, Резинтреста, Сельмаша, Фармоправления, Шелкоправления, кризис не отразился: валовая продукция за октябрь являлась рекордной, не замечалось сокращения и в ноябре[402]. Но темпы развертывания промышленного производства упали. Особенно кризис охватил сельскохозяйственное машиностроение и транспортные заказы, так как транспорт, переведенный с октября на бездефицитную эксплуатацию, был вынужден сократить свое потребление, не выдержав цен на металл.
Если конъюнктура 1921/22 года была убийственно неблагоприятна для промышленности, работавшей себе в убыток, то в 1922/23 года конъюнктура резко повернулась лицом к промышленности. Эта стихийная экономическая конъюнктура была дополнена столь же благоприятной для промышленности конъюнктурой экономической политики, постепенного возврата к плановому хозяйству, введения нэпа «в границы абсолютно необходимого». Действовал целый рад факторов, часто субъективного характера, осложнивших хозяйственную конъюнктуру осенью 1923 года, когда стала ясно намечаться тенденция к схождению «ножниц».
В ряду факторов, поставивших промышленность и торговлю перед лицом кризиса осенью 1923 года, следует выделить просчеты торговых органов. Урожай 1923 года запоздал: уборка хлеба закончилась на месяц позже обыкновенного. Когда действовала Нижегородская ярмарка, урожай еще не был снят. Руководство, ориентируясь на осеннее оживление в торговле, не приняло в расчет того обстоятельства, что крестьянин предпочтет вначале внести единый сельхозналог, а потом торговать. Кроме того, задержка кредитов на хлебозаготовки привела к их позднему развертыванию на местах. Сыграло свою роль и желание промышленности произвести побольше товаров на осеннее оживление торговли, связанное во многом с реализацией урожая. Однако в большей степени на это оживление ориентировалась торговля: кризис произошел при скоплении товаров не на складах фабрик, а на складах кооперативных обществ и торговых организаций.
Но за очевидностью спекулятивного спроса торгового аппарата, надеявшегося выгодно использовать осеннюю конъюнктуру, нельзя не видеть того, что «заминки» в сбыте и временная приостановка роста промышленности объяснялись в значительной мере ошибками экономической политики. В числе таких ошибок наиболее важной явилась банковская политика осени 1923 года. Начало кризиса было ускорено сокращением с сентября банковских кредитов, которое банковские деятели объясняли желанием воздействовать на политику цен хозяйственных органов, якобы пользовавшихся кредитом для задержки товаров на складах и взвинчивания цен, необходимостью перестройки активов Госбанка в связи с началом хлебозаготовительной кампании и сокращением эмиссии банкнот в целях повышения курса червонца,
