– Я вам не позволю! Меня как вашу невестку совесть загрызет. Вы должны уступить.
– Даже если твоя совесть останется чиста, на мою ляжет пятно. И поскольку я первая завела разговор, мне и быть первой!
Эта перепалка продолжалась еще долго, пока Сэйсю наконец не выдержал и не бросился ничком на футон.
– Прекратите! – взревел лекарь, словно дикий зверь, перебудив весь дом. – Прекратите! Прекратите!
Он отругал жену и повернулся к матери:
– Матушка, вы сказали, что вам немного осталось и что жизнь вам недорога. Неужели вы настолько уверены, что умрете, приняв мое снадобье?
Сэйсю полыхал злостью. Женщины притихли. В попытке обойти друг друга они совершенно забыли о гордости и самолюбии лекаря.
– Простите меня, – тут же извинилась Каэ.
– Глупо было говорить такое. И меня простите, – раскаялась Оцуги.
Отходчивый Сэйсю быстро вернулся к своей мягкой манере разговора и попытался заставить их удалиться:
– Идите же. Обе. Успокойтесь и ложитесь спать. Мне тоже надо отдохнуть.
Но женщин не так-то просто было сбить с пути. Оцуги снова взялась убеждать сына:
– Если вы так уверены в безопасности опыта, отчего тогда не решаетесь испробовать снадобье на мне?
– О нет, на мне, – вставила Каэ.
– Я не позволю своей невестке сделать это!
– Почему? Что подумают люди, если мой муж начнет ставить опыты на родной матери?
– Кто посмеет обвинить его, если я сама вызвалась?
– И все равно это должна быть я, – не уступала Каэ.
– Хочешь выступить против свекрови?
– Если я этого не сделаю – погрешу против долга.
Свекровь с невесткой распалялись все больше и больше. Каждая сражалась за то, чтобы защитить другую и принести в жертву собственную жизнь, скрывая под благородными речами острые намеки. Обе женщины так увлеклись, осыпая друг друга лестными словами, что окружающий мир перестал для них существовать.
Сэйсю заявлял, что снадобье никого не убьет. Ни свекровь, ни невестка не сомневалась в его словах. В конце концов, Мафуцу ловко переворачивался в воздухе и умирать не собирался. Но в то же время он больше не бегал по двору и не резвился. Он просто лежал на солнышке и дремал, не обращая никакого внимания на пробегающих мимо мышей, а кота, который не охотится на мышей, вряд ли можно счесть нормальным. Таких кошек и собак, проглотивших снадобье и теперь словно призраки бродивших по дому и вокруг него, было много.
Сэйсю пришел в отчаяние, выслушивая «благородные» доводы матери и жены, но он прекрасно понимал, что вмешиваться нельзя. Давнюю вражду между женщиной, которая родила его, и женщиной, которая выносила его ребенка, невозможно удалить взмахом скальпеля. Однако мало-помалу лекарь начал размышлять над этим разговором с точки зрения ученого. Предположим, снадобье действительно можно будет испробовать на человеке. Опасность, конечно, велика, записей о том, чем это может закончиться, не существует… Через некоторое время он настолько погрузился в свои мысли, что перестал слышать и видеть бранящихся женщин.
– Так, понятно. – Казалось, Сэйсю пришел к решению. Глаза его загорелись, густые брови сошлись на переносице, выражая твердое намерение отдать предпочтение науке, родимое пятно на шее не шелохнулось. – Ладно, – продолжил он, – я беру вас обеих. Все равно надо когда-то на ком-то попробовать.
Каэ почувствовала опустошение. Силы покинули ее, голова закружилась. Оцуги же не могла не оставить за собой последнее слово:
– Если вы берете нас обеих, позвольте мне быть первой.
Все трое согласились, что опыт надо держать в тайне даже от учеников. Корику сказали, что мать будут лечить от одного запущенного заболевания. И только Сэйсю, Оцуги и Каэ знали правду.
Сэйсю потребовалось время, чтобы приготовить необходимую, по его мнению, дозу. Прошел месяц. За день до опыта Оцуги тщательно расчесала волосы, прежде чем вымыть голову. Каэ хотела помочь ей, но была настолько потрясена, увидев Оцуги у колодца, что так и не сумела предложить ей свое содействие. Похоже, густые черные волосы – краса и гордость ее свекрови – перестали расти и теперь едва доходили до плеч. Всего два года тому назад, на шестидесятилетие Оцуги, раздумывая над тем, как ей удалось сохранить этот восхитительный иссиня-черный оттенок, Каэ пришла к выводу, что свекровь вырывает седые волоски. Удивительно, что ее волосы не старели, в отличие от волос невестки, в которых тут и там мелькали белоснежные нити, несмотря на то что она постоянно от них избавлялась. И вот теперь роскошные волосы Оцуги стали такими короткими! Молодую женщину затрясло, стоило ей сопоставить возраст свекрови с ее невероятной смелостью.
Оцуги несколько раз вымыла волосы, окуная их в деревянный тазик с теплой водой, смешанной с соком цветков японской магнолии. Волосы плавали и извивались вокруг ее рук. Каэ наблюдала за ней, не в силах двинуться с места. Эта зловещая сцена напоминала приготовления к смерти. Ибо, несмотря на все заверения Сэйсю, Оцуги допускала трагический исход. Каэ всерьез задумалась о том, в каком положении окажется, если Оцуги умрет, а она выживет. В таком случае ей до конца жизни придется выслушивать похвалы соседей в адрес самоотверженной матери лекаря. Но она следующая в очереди, и вскоре придет ее черед мыть волосы. Эта мысль напугала ее. Глядя в спину Оцуги, Каэ прямо-таки ощущала исходящее от свекрови желание увести невестку за собой в мир иной, и все же не могла не восхищаться. Интересно, есть ли на свете хоть одна женщина, равная Оцуги, такая, которая сумела бы столь же невозмутимо мыть голову в подобных обстоятельствах?
Корику принесла еще одну бадейку горячей воды, рядом с ней бежал пес по кличке Киба. Не желая больше смотреть на Оцуги, Каэ собралась было вернуться в дом, резко развернулась, но не успела сделать и шагу, как Киба гавкнул у ее ног. Она почувствовала что-то мягкое под правой гэта,[42] пес с воем дернулся из-под тяжелой деревянной подошвы, прищемившей ему хвост. Каэ тут же отпрянула назад, но было слишком поздно. Киба бешено вертелся на месте, черные пятна слились с белыми. И вот, пронзительно проскулив, он упал на землю. Из пасти полилась кровь.
Корику вскрикнула и закрыла лицо руками. Бадейка упала на землю, обдав ноги водой. Пораженная Каэ впала в оцепенение, глядя на только что издохшего пса. Она глазам своим не могла поверить!
– Что ты наделала, Каэ! Какая жестокость, и в такой день! – На нее с бледного лица, занавешенного мокрыми прядями черных волос, с которых капала вода, смотрели горящие злостью глаза. Брошенное в ее сторону обвинение привело Каэ в чувство.
На следующее утро Каэ приготовила Оцуги постель в комнате Сэйсю. Свекровь осторожно улеглась на футон. Она была в ночной одежде; чистые, старательно расчесанные волосы рассыпались по плечам. По обычаю, больные женщины всегда распускали волосы на случай, если голова соскользнет с подушечки. Чтобы не показаться растрепанной, Оцуги повязала на лоб светло-зеленую шелковую ленту. Эта «лента больного» завязывалась над левым виском, концы ее свободно спускались на лицо.
Лекарь сам назначил дозу и смешал травы. В комнате находились только трое – Каэ, Оцуги и Сэйсю. Оцуги взяла в руки большую чашу и спросила у сына:
– Сколько времени пройдет до того, как это начнет действовать?
– Все зависит от человека, но я так думаю, что меньше часа.
– Правда?
Сэйсю и Каэ наблюдали за тем, как Оцуги с выражением мученицы на лице пьет содержимое чаши.
– Не так горько, как я думала.
– Я подсластил его, чтобы было легче пить.
– Как было бы чудесно, если бы человек действительно мог уснуть, просто выпив чего-нибудь…
