– Хорошо, в таком случае, какие же методы он применяет?
– Не иглу. – Оцуги удалилась, не посчитав нужным пускаться в объяснения.
Рёан ощутил свою беспомощность, но даже не пытался понять причину столь странного поведения хозяйки дома.
И Оцуги, и Сэйсю так вымотались, что не могли ни есть, ни спать. Сэйсю не сводил с лица жены внимательного взгляда. Каждое утро ученики приходили поприветствовать его, но он их не видел и не слышал. Пациентам не полагалось знать о том, что происходит, и все же они наверняка ощущали возникшее в доме напряжение.
К вечеру третьего дня глаза Каэ приоткрылись.
– Каэ, ты меня слышишь? – тихонько позвал Сэйсю, скрывая свою радость.
Веки дрогнули и снова закрылись. Лицо ее ничего не выражало, и она не двигалась, по-прежнему пребывая в оцепенении.
Сэйсю никого, кроме Оцуги, в комнату не пускал. Мать заметила выражение лица сына, и ее обуяли смешанные чувства. Если испытание снадобья закончится смертью Каэ, их ожидают далеко идущие последствия, куда более серьезные, чем в случае с животными. Поток пациентов постепенно иссякнет, как вода в ручье засушливым летом. Что еще хуже, Сэйсю накажут, и тогда мечтам всех поколений Ханаока не суждено сбыться. Охваченная страхами Оцуги молилась, чтобы Каэ пришла в сознание, и просила Рёана о том же. Но стоило Сэйсю ущипнуть жену за бедро, чтобы проверить действие обезболивающего, в ее душе вспыхивал яростный огонь ревности, и в эти моменты она настолько ненавидела Каэ, что желала ей смерти. Вот какие противоречивые чувства терзали Оцуги, когда ее невестка начала приходить в себя. И хотя старая женщина подалась вперед, желая получше разглядеть все происходящее, разделить радость сына она не могла. Однако вскоре ей сделалось еще тяжелее. Оцуги побелела, увидев, как Сэйсю переливает противоядие из своего рта в рот жены.
Каэ с огромным трудом глотала отвар из черных бобов, не понимая, что получает его прямо изо рта мужа. Когда ее онемевший язык проникал меж его губ, Сэйсю отвечал ей, многократно повторяя этот акт любви на глазах у изумленной матери, и так до тех пор, пока большая миска не опустела. Каэ снова уснула.
Сэйсю в который раз измерил ее пульс. Лицо его сияло от счастья, он радостно обратился к матери, словно малыш, желающий поделиться со взрослым своими успехами:
– С ней все в порядке, матушка! Все кончилось! Через полчаса она придет в себя.
Кожа Оцуги покрылась мурашками, стоило ей увидеть ужасающие черные подтеки вокруг рта сына.
– Пожалуйста, приготовьте ей рисовой каши и дайте три яичных желтка, – попросил он. – Каэ три дня ничего не ела.
– Вы тоже, – с трудом проговорила мать.
– Точно. Тогда поем здесь, с ней.
– То же самое?
– После поста ничего лучше каши не придумаешь! Каэ надо набраться сил. И я от яичка не откажусь. – Сэйсю не мог скрыть своего искреннего ликования.
Раздавленная горем Оцуги поплелась на кухню. Совсем не так вел он себя, когда очнулась она, его мать! Старуха насыпала в миску две горсти риса, удивляясь тому, что ей не предложили разделить эту трапезу. В конце концов, она тоже ничего не ела! Слезы застили ей глаза, когда она промывала у колодца рис, стараясь не обронить ни одного зернышка. Обида была нестерпимой. Рука Сэйсю под кимоно жены и кормление изо рта в рот – эти картинки навечно отпечатались в ее памяти.
Мимо прошел Ёнэдзиро. Чтобы Оцуги промывала рис, когда поблизости есть Корику и служанки, – такое нечасто увидишь! Кроме того, все знали, что эта женщина, которая так бережет свои руки, терпеть не может возиться с водой. И почему плечи ее трясутся? Она плачет?
– Что случилось, госпожа Ханаока? – встревоженно спросил Ёнэдзиро.
– Каэ проснулась, – всхлипнула старая женщина, заметив наконец помощника сына. – Умпэй-сан так счастлив. Сказал, что они вместе поедят каши. Вместе!
Ёнэдзиро ринулся к ученикам, спеша передать им новость.
– Жена господина Ханаоки только что очнулась! Опыт прошел удачно! А его мать рыдает от радости – моет рис для каши, обливаясь слезами.
Все повскакали с мест. Рёан Симомура, по праву старшинства, заговорил первым:
– Правда? Отлично! Это просто чудо! Они обе – образец женской добродетели. Каждая рискнула жизнью, чтобы помочь доктору Сэйсю осуществить его мечту.
Возражений не последовало. Все дружно закивали, воцарилось молчание. В конце концов Сютэй Накагава не выдержал и высказал свои мысли:
– Пролежать без сознания три дня! Не слишком ли долго? Сможет ли пациент восстановить силы после операции?
Никто не решился ответить. Зная характер Сэйсю, все пребывали в твердой уверенности, что его опыты на людях не окончены. Именно поэтому ни у кого не было настроения праздновать победу.
Сэйсю, в отличие от них, радовался сверх всякой меры, кормил жену кашей и шумно поглощал свою порцию.
– Ты сны видела?… Нет?… Я правильно понял?
Поскольку Каэ все еще была не в состоянии пошевелиться и только моргала, Сэйсю сам отвечал на поставленные вопросы и делал записи, не забывая давать Каэ смешанную с сырым яйцом кашу.
– Голова болит?… Боли сильные были?… Правда?… Как ты себя чувствуешь?… Как с похмелья?… В сон клонит?… Пошевелиться можешь? Нет, не надо! Ноги у тебя, должно быть, словно свинцом налиты. Можешь их поднять?… Нет, не надо так напрягаться. Мышцы болят?… Нет?… Я правильно тебя понял?
И хотя у Каэ не было аппетита, внимание мужа согревало ей душу, и она безропотно съела всю кашу и выпила желток. Кроме того, ей хотелось предстать перед свекровью в выгодном свете – ради этого она и больше проглотила бы.
– Кстати, Каэ, где ты научилась завязывать такой узел? – Покончив с записями, Сэйсю расслабился и сменил тему.
Каэ знала, что он видел ее ноги, и ей стало немного не по себе, хотя она конечно же ожидала подобного вопроса.
– Не старайся ответить. У тебя, должно быть, голова болит.
– Нет, все хорошо. – Голосок ее прозвучал слабо, едва слышно. – Я научилась у своей бабушки, это часть воспитания дочери самурая.
– Как он называется?
– Не знаю. Но она говорила мне, что, как бы человек ни дергался, узел только крепче становится.
– Я тоже хочу попробовать.
Сэйсю огляделся и попросил мать принести веревку. Оцуги хотела было предложить свой пояс, но передумала. Она уже была на пороге, когда снова поменяла решение, сняла пояс и обмотала талию другим, лежавшим в ивовой корзине.
Сэйсю вытянул ноги у подушечки Каэ и попытался связать колени полоской ткани, все еще хранившей тепло тела Оцуги.
– Так? А теперь вот так, да?
Вместо того чтобы сделать простой узел, когда один конец пояса обвивается вокруг другого, протягивается в петлю и процедура повторяется вновь, только концы меняются местами, по самурайской методе один конец нужно было обвить вокруг другого дважды, затем оба конца протянуть в петлю и подоткнуть. Это уже повязка, а не узел, и запросто она не соскользнет.
Сэйсю был в восторге. Он расправил кимоно и снова и снова завязывал и развязывал пояс, словно малый ребенок, завороженный новой игрушкой.
– Как просто, матушка! Но очень умно. Каспар такому не учил. Удивительно легко! И полезно! Можно пользоваться, чтобы кровь останавливать. Восхитительно! Только женщина из сословия самураев способна выдумать такое.
Оцуги ответила на его ребяческий энтузиазм улыбкой:
– И правда!
