спокойно, словно сухой лист наконец-то оторвался от ветки и упал на землю.
Перед смертью Оцуги ее слепая невестка не могла ни поухаживать за ней, ни увидеть, как ужасно она постарела. И вот однажды ночью, настолько холодной, что на травы в саду лег иней, старая женщина сделала последний вдох. Каэ как раз молилась у ее постели, пытаясь побороть тошноту. Свекровь покинула этот мир, так и не узнав о второй беременности невестки.
Рёхэй, младший сын Оцуги, тот самый, которого по ее настоянию Сэйсю должен был усыновить, все еще изучал в Киото медицину. Дзихэй, второй сын, отбыл в Киото по делам и не смог вовремя вернуться. На похоронах присутствовали только Сэйсю, Корику и Каэ. Оцуги обрела покой на кладбище под могильным камнем Ханаока у Пруда ирисов.
14
В 1-м году Кёва[45] Каэ родила сына. Сэйсю нарек его Умпэем, в память о своем детском прозвище. Когда Корику заметила, что ребенок похож на ее мать, Каэ и не подумала возразить или обидеться. Похоже, глубоко укоренившаяся неприязнь невестки к свекрови исчезла со смертью последней.
– Значит, Умпэй – красивый мальчик, Корику, – без тени раздражения ответила Каэ золовке, которая нянчилась с младенцем.
Теперь, когда у Сэйсю появился наследник, ее перестал волновать вопрос об усыновлении Рёхэя, поскольку она знала, что, даже если это и произойдет, истинным преемником мужа все равно будет ее сын. Долгожданный сыночек! Продолжатель рода и семейного дела, которого страстно желали и Оцуги, и она сама. Какое счастье было родить его! Да еще после того, как она потеряла всякую надежду! Молока в ее груди для этого крохотного мальчика хватало, даже с избытком, совсем не так, как в случае с Кобэн, которую она не могла кормить грудью. Стоило Корику принести плачущего малыша и положить его ей на колени, мать тут же совала ему в ротик сосок, и все ее тело переполнялось радостью.
Сэйсю стал известным врачом, второго такого во всей провинции Кии было не сыскать. Незадолго до рождения Умпэя даймё Кии призвал Сэйсю к себе и пожаловал ему почетное звание самурая, так что теперь он имел право носить мечи. И хотя эта мирская суета совершенно не вдохновляла его, не отпраздновать этот шаг вверх по общественной лестнице было нельзя, особенно если учесть, что наставления прославленного лекаря слушали уже около тридцати учеников. В честь этого события он также приказал отстроить отдельный домик для своей слепой жены и сына, пусть небольшой, но с тщательно продуманным расположением комнат и очень удобный.
Корику частенько заглядывала к ним, приносила сласти и другие вкусности; она обожала племянника и щедро изливала на него свою любовь. Но из-за многочисленных обязанностей и жесткого расписания в доме Ханаока визиты ее не затягивались. Сэйсю, в свою очередь, постоянно приходил поговорить с женой и поиграть с сыном. Занятой лекарь отдыхал здесь и душой, и телом.
Каэ тоже была счастлива. Несмотря на нынешние трудности, любовь и доброта окружающих с лихвой возмещали ей потерю зрения. Можно даже сказать, что она заплатила им за свое счастье. Печально, конечно, что она не видит свое дитя и не способна растить его, как все матери, но она ни о чем не жалела. Интуиция помогала ей распознавать посетителей, питающих к ней уважение. Кроме того, гуляя со своей служанкой по Хираяме, она прекрасно знала, что соседи бросают работу, смотрят на нее и кивают друг другу. И главное, местная легенда о Ханаока претерпела заметные изменения – теперь молва прославляла не красоту Оцуги, а преданность Каэ. Единственное, чего героиня не осознавала, так это того, что с момента переезда в новый дом она стала держаться прямо и грациозно, точь-в-точь как покойная свекровь. Кто бы ни появлялся на пороге, он неизменно находил приятную, уравновешенную даму, отдающую отчет каждому своему движению под взором гостя. Она стала очень похожа на Оцуги.
– Каэ… – начал однажды муж.
– Что?
– Не хочешь поехать на горячие источники?
– Не представляю, как мы можем выбраться, вы ведь очень заняты. Еле-еле находите время, чтобы отдохнуть здесь.
– Мне нравится помогать людям. Но… заботиться о тех, кто, скорее всего, и так поправится, для меня этого недостаточно. По правде говоря, мне становится скучно, как только я решу, кого могу вылечить, а кого нет. Противно день и ночь вскрывать нарывы и ставить припарки.
Он лежал на татами, а Каэ сидела рядом, спина прямая, руки на коленях. Во время таких разговоров она все больше помалкивала, давая возможность Сэйсю излить душу и поведать о волнующих его заботах. Вспоминая годы, когда он был с головой погружен в свои исследования, она пришла к выводу, что для него единственный способ обрести счастье – это поставить перед собой важную цель и достичь ее. А поскольку его работа над обезболивающим снадобьем временно завершилась, он стал унылым и раздражительным, прямо как маленький Умпэй, который оживлялся, только получив новую игрушку. Так что жена прекрасно понимала настроение мужа.
– Каэ, мои ноги… Видишь ли…
– Что с ними?
– Совсем одеревенели. Знаю, это все из-за опытов, которые я на себе ставил. Но еще я думаю, что это последствие моего недовольства работой.
Каэ ничего не сказала. Значит, муж тоже пострадал от ядов! Тогда понятно, почему во время их бесед он всегда либо сидел вытянув ноги, либо ложился.
Неожиданно из главного дома послышались крики. Каэ прислушалась, пытаясь разобрать, в чем там дело, а Сэйсю уже встал с татами, когда в комнату ворвался запыхавшийся Ёнэдзиро.
– Дикий бык ударил женщину рогом!
– Куда именно?
– В грудь…
Глаза Сэйсю загорелись.
– Ты сказал – в грудь?
– Да. Левая совсем порвана, похожа на лопнувший гранат. Если бы на ее месте оказался мужчина, рог достал бы до сердца. Но я сильно сомневаюсь, что женщина перенесет этот удар.
– Откуда ты знаешь? Никаких доказательств того, что женщина не сможет выжить после операции на груди, нет. Никто ведь никогда не пробовал. Я иду! Приготовь нитки и настой для промывания раны!
Каэ почувствовала, что ее муж, который сорвался с места и вихрем вырвался из дома, ожил, и ее сердце радостно забилось. Она начала вспоминать все, что слышала на тему хирургии груди – и в день возвращения Сэйсю из Киото, и в ту пору, когда он терзался сомнениями и казнил себя, понимая, что не сможет успешно прооперировать заболевшую раком сестру. Перед внутренним взором Каэ предстала картинка: она сидит рядом с Окацу, а та лежит при смерти, груди раздулись, что твои перезревшие тыквы, такие огромные по сравнению с ее собственными… Она прошептала имя золовки, вознося молитву женщине, умершей более десяти лет назад. Возможно, настало время открыть «законы природы», как мечтал когда-то молодой лекарь Умпэй, и ответить наконец на вопрос: является ли грудь тем самым органом, в котором таится источник жизни и смерти женщины? Каэ попыталась вообразить себе мужа за работой. Глаза красные, дышит тяжело, вот он промывает рану спящей крестьянки, которая лежит на циновке, вот останавливает кровь, наносит болеутоляющую мазь и сшивает грудь… Каэ еще долго молилась. Не за женщину, покалеченную быком, и ее выздоровление, а просто так, не высказывая никаких особых желаний. Все, чего она хотела, – это чтобы Сэйсю обрел новую цель в жизни и погрузился с головой во что-то столь же для него важное, как труд над созданием цусэнсана. В те годы он был так занят своими исследованиями, что даже не замечал царившей между его матерью и женой вражды…
Прошло несколько дней, Сэйсю ни разу не пришел навестить жену. Каэ представляла, как он, словно статуя Будды, сидит возле своей пациентки. Скорее всего, ученики тоже наблюдали – и за наставником, и за раненой женщиной. Каэ поинтересовалась, как прошла операция, у заглянувшей к ней Корику.
– Ну, пока все в порядке, и есть надежда, что она выживет. По крайней мере, так говорят.
– Правда?
– Да. Но если она выживет, то исключительно благодаря внутренней силе. Я слышала, что она жена крестьянина и привыкла к тяжелому труду. Но какие у нее боли! Мои уши давно привыкли ко всяким звукам, но ее стоны даже меня пугают! Мне кажется, обычная женщина такой операции не вынесет. Я помню, как
