— Хватит.
— Ну что же, Сансизбай, готовь машину. Сейчас мы поедем в степь, проверим ружье.
— Вот это дело!
— Может, попадет что-нибудь: птица, заяц или сайгак.
— Об этом чтобы разговора не было! — нахмурился Эсманбет. — Поняли?
— Хорошо. Не будем их трогать. Но на птицу-то мы можем поохотиться? Куда махнем?
— В Кизлярский залив.
— Ну что вы… — возразил Эсманбет. — Зачем так далеко? Надо к вечеру вернуться сюда. К тому же, пока почищу ружье, пройдет время. Я знаю его, неплохая игрушка, но возни с ним много.
— Ты прав. Мы свои уже пристреляли. Бьет хорошо. На кабана ходили.
— Ну и как?
— Три пули — один кабан.
— Здорово!
— Так куда же поедем? — спросил Сансизбай.
— К озерам в солончаки, — решил за всех Эсманбет.
— А там что?
— Посмотрим. Эй, жена, приготовь-ка нам в дорогу ни мало ни много и что не жалко. Горячего не забудь. Сансизбай, возьми положи все в машину. И ружье мое старое… — Обернувшись к гостям, Эсманбет добавил: — Свое вернее…
— Куда же ты, муж мой? Сын ведь может приехать!
— Он приедет завтра, а мы к вечеру вернемся.
Сели в машину и поехали. Эсманбета хотели посадить в кабину, но он уступил место Абдулле.
— Хоть на один день, а он старте меня. А я люблю обозревать степь из кузова. Тем более что там есть мягкие сиденья. Хорошая машина, трогай, Сансизбай.
День был жаркий, улицы пустовали. Люди спасались от жары в домах, в тенистых двориках и садах. По дороге Идрис заговорил о тех пятидесяти сайгаках, о которых в прошлый раз был у Эсманбета уговор с Сурхаем.
— Об этом не может быть и речи, — сухо ответил Эсманбет. — Обстоятельства изменились. Я послал Сурхаю письмо и все объяснил…
А уговор состоял в том, что Эсманбет должен был поставить управляющему ресторанов и столовых пятьдесят туш сайгаков без шкур. За это Эсманбет получал две тысячи рублей, да еще шкуры стоили денег. А мясо Сурхай реализовал бы через свои рестораны и столовые. Мясо это получалось неучтенным, и вся прибыль от него шла Сурхаю и тем, кто вместе с ним проворачивал эту операцию. Он и раньше так делал не один раз… Сайгачье мясо и на самом деле вкусное, ароматное, мягкое, как у ягненка. Те, кому подают на шампуре горячий сочный шашлык с луком и помидорами, или шашлык по-карски, или, скажем, тава-кебаб на сковороде, и не догадываются, чье мясо они едят. Но премного они благодарны директору ресторана и повару за нежные шашлыки. Говорят, даже и повара иногда не догадываются, какое мясо идет на шашлык, и принимают сайгака за баранину.
Машина тем временем миновала поселок и мчалась теперь по голой степи.
Мухарбий сидел на веранде, открытой на улицу. Невдалеке в сторонке блестит и ошеломляет новой цинковой крышей белый дом Эсманбета. Видны были бы и окна и балконы этого дома с развешанными на них для проветривания коврами, подушками и одеялами, но между домами Эсманбета и Мухарбия растут деревья: тутовник, акации, тополя. Они-то и мешают видеть соседу соседа. Да и нет Мухарбию никакого дела до соседского дома. Он занят своим делом, он мастерит маленькому Ногайчику игрушку, а мальчик лежит на овечьей шкуре и, подперев голову ручонками, смотрит, что делает ему папа. Мастерит же Мухарбий пехлевана-акробата, который, будучи подвешен на ниточку между двумя палочками, скоро начнет выплясывать. Ниточка будет пропущена через руки деревянного плоского человечка, а палочки посередине скреплены меньшей палочкой-перекладиной. Нажмешь на нижние концы палочек, нитка вверху натянется, человечек вздрогнет и подпрыгнет.
— Уж очень ты долго, папа.
— Сейчас закончу. А ты сходи и принеси краски, что я тебе вчера купил.
— Ты его покрасишь?
— Конечно. Чтобы он был похож на настоящего пехлевана. Ведь у пехлевана должна быть нарядная одежда.
Малыш побежал за красками. В это время к дому соседа подкатила черная «Волга» с шашечками. Самого дома не было видно Мухарбию, но улица перед домом вся на виду и слышно каждое слово.
«Волга» остановилась у ворот Эсманбета. Тотчас раздался крик старшей дочери:
— Мама, мама! Брат приехал, Батый приехал!
Из машины вышел высокий молодой человек в белой рубашке с галстуком. Светло-серый пиджак он держал на левой руке. Первыми добежали до него сестры, а там уж и мать с распростертыми объятиями, оттеснила сестер, обняла, всхлипнула на плече. Едва-едва доходила мать до плеча рослому красавцу.
— Сынок… Приехал… Я говорила отцу — не уезжай. Укатил в степь с гостями.
— Так отца нет дома?
— Вернется, скоро вернется, сынок. Как ты вырос!
— Ты что-то стала поменьше…
— Так всегда бывает, сынок. Маленьким детям мать кажется большой-пребольшой. А когда вырастут, поглядят, оказывается, мать маленькая да слабенькая.
Шофер такси открыл багажник и поставил на дорогу два больших кожаных чемодана. Такие чемоданы Мухарбий видел только у иностранных туристов в Софии, которые останавливались в гостинице «Рила». Еще шофер достал из багажника сумку, перевязанную широким ремнем с медной блестящей бляхой.
— Ну, пошли в дом, сынок, пошли.
— Сейчас, мама. — Батый подошел к шоферу, пожал ему руку. — Спасибо, друг.
— И тебе желаю большого счастья.
— Батый, пригласи его в дом, — сказала мать.
— Может, и правда зайдешь, — обратился Батый к шоферу, который уже сел за руль.
— Спасибо, спешу.
Черная машина уехала. Сестренки подхватили вещи брата, а мать, обняв сына за плечи, повела его в дом. Соседке, что, облокотившись на перила своего балкона, смотрела во все глаза, сказала с радостью и гордостью:
— Забия, видишь, радость какая, сын мой вернулся!
— На счастье! — ответила соседка.
Мать и сын скрылись в доме.
— Что тут случилось, Забия? — спрашивает другая женщина, проходящая по улице.
— У соседки сын вернулся.
— Батый, что ли?
— Батый.
— Радость для матери! Каков он из себя стал?
— Сразу видно, ученый, профессор!
— Большим начальником, значит, будет.
— Почему бы и не быть.
— Я сбегаю к дочери Уразбая. Может, Бийке за добрую весть что и подарит.
Мать не налюбуется сыном, суетится, угощает его с дороги, подкладывает подушки. Сестренки разбирают его вещи, вытаскивают из чемоданов разные туфли, платья. «Это мне!» — «Это мне брат
