у него скверное-скверное. «Правильно говорил Уразбай, — думает про себя Эсманбет, — что совесть — это голос, который говорит, что не надо тебе было делать то, что ты только что сделал. Правильно сказано, очень верно. Значит, есть все же во мне эта самая совесть, если совестно мне сейчас. Не должен был я этого делать. Как я не хотел, как не хотел! Но разве отстали бы от меня эти друзья? Да и хмель ударил в голову».
— Что приумолк, старина? — обратился Идрис к Эсманбету. — Смотри, и погода за нас, так я жаждал прохлады, и вот пожалуйста, дождь… Не вешай носа. Все в порядке. И Сурхай будет доволен. С тебя еще тридцать семь голов, вернее, тридцать семь без голов… Ха-ха-ха…
Уже подъезжали к Терекли-Мектебу. Эсманбет постучал кулаком по крыше кабины и потребовал остановить машину. Что-то тяжко стало у него на душе, ведь клялся он, что не будет больше стрелять сайгаков.
— Тут уже до дома твоего близко.
— Знаю. Я пешком дойду, — проговорил Эсманбет и спрыгнул на дорогу.
— Как же так, Эсманбет, а нам куда?
— Поезжайте обратно по этой дороге.
— А свежевать сайгаков кто будет?
— Сами освежуете. Доедете до арочного моста, укройтесь там у воды в тени деревьев…
— Вот тебе и на! А нас не угостишь?
— Поезжайте. Да, вот еще что, отдайте обратно это ружье Сурхаю, мне не нужно… Неверное это ружье.
— Сам вернешь. Он приедет.
— Нет, лучше вы. И скажите, что больше не будет ни одного сайгака.
— А как же уговор?
— Мне ничего не нужно. Прощайте.
— Ну что же, не думал я, что ты такой человек, — с обидой сказал Идрис.
— Какой человек?! — взорвался Эсманбет. — Что, не нравлюсь?
— Ну, прощай! Поворачивай, Сансизбай! Если с нами что случится, смотри, Эсманбет, это твоя игра!
— Ничего с вами не случится. Поезжайте, я сказал! Чего стоите?
Начинало светать. Полуосвещенное лицо Эсманбета было грозным и страшным, в кровавых пятнах, и словно что-то прилипло в разных местах к его лицу.
— С ума он сошел! Поехали!
И машина развернулась. Эсманбет даже не оглянулся, он заспешил домой. Как легко ему стало без них, будто большую тяжесть сбросил с плеч. «Белого сайгака убили, красоту стеней убили, а кто убивал? Не сам ли ты, Эсманбет, в пьяном азарте? Они разве охотники? Они и стрелять-то как следует не умеют. Твоя, твоя картечь уложила белого сайгачонка!» Когда Эсманбет подошел к крыльцу, совсем рассвело. Небосклон порозовел, и поднялась высокая утренняя звезда. Жена вышла из дому.
— Ты что, не спала или только что встала?
— Ты ли это?
— Кто же еще? Чего испугалась?
— Что с твоим лицом?
— А что?
— Ты же весь в крови!
Эсманбет подошел к зеркалу, что висело рядом с умывальником, поглядел и обомлел. Он увидел на глади зеркала страшное лицо, чужое, непохожее на человеческое. Посмотрел на руки, и руки были в крови. В умывальнике, как назло, не оказалось воды.
— Дай воды! — крикнул Эсманбет. — Скорей!
— Я боюсь… — задрожал голос жены.
— Ну! — Эсманбет схватил кумган, но и там не было воды. Кумган с грохотом полетел по ступенькам лестницы. Жена принесла в кувшине воду, хотела сама полить, но муж вырвал из ее рук кувшин и стал мыться.
— А сын-то наш не вернулся…
— Я же сказал, что он должен завтра приехать.
— Он приехал вчера, совсем немного дома побыл, вышел, и до сих пор его нет.
— Как нет? Куда он пошел?
— Сказал, друзей повидаю…
— Ну и сидит, наверное, с друзьями, куда ему деваться? — Эсманбет помылся, сбросил с себя верхнюю одежду, накинул халат. — Наверняка у тебя и чаю в термосе нет, так же как воды в умывальнике.
— Сейчас подогрею.
— Давай, только поскорее.
Жена начала хлопотать с чаем, зажгла газ, поставила кастрюлю, но не могла освободиться от страха. Руки ее дрожали. Дрожащими руками поставила она перед мужем пиалу, масло, хлеб. Ногайский чай она приготовила еще вечером для Батыя, соскучился ведь он по всему домашнему, а теперь его только разогреть…
Как только огненный чай коснулся нутра, Эсманбет блаженно расслабился. Да и на самом деле нет ничего лучше для усталого человека, чем ногайский чай с молоком. Робко присев рядом и добавив чаю в пиалу мужа, жена снова заговорила:
— А сын-то наш, Эсманбет, не хочет даже слышать о свадьбе.
— Почему же не хочет?
— Он говорит, в глупое положение вы меня поставили. Я и не помышлял о свадьбе.
— Глупое положение! Поставил бы в такое глупое положение меня мой отец, я бы в ладоши хлопал.
— Говорит, как же так, я не знаю девушку, она меня не знает. Какой может быть разговор…
— Свадьба будет! А теперь займись своим делом. Дай мне немного отдохнуть. Сегодня люди должны съезжаться, а я их обязан встречать. Обязан я их встречать?
— Обязан, обязан.
— Так иди.
Эсманбет растянулся на тахте, закрыл глаза…
Эсманбета растолкала жена. Спал он, оказывается, не очень крепко, сразу вскочил и спросил первым делом, не вернулся ли сын. Жена покачала головой. Часы на стене пробили одиннадцать. Батыя все нет, а гости уже начинают съезжаться.
По ногайским обычаям, во время свадьбы соседи и соседки приходят на помощь. Теперь они заняты тем, что за домом под широким и тенистым виноградным навесом, где уже разостланы дорогие ковры и циновки, расставляют столы и стулья, а на столах посуду, ножи и вилки.
Женщины накрывают столы, а повара из лучшей районной столовой раздувают мангалы, навостряют шампуры.
Здесь, под зрелыми гроздьями винограда, очень уютно и удобно. Можно сидящему здесь обойтись и без закуски, без шашлыка и кебаба, без курзе и жареного цыпленка, без чурека и сыра, без салата и разных подливок. Выпей рюмочку доброго коньяка, закуси виноградом прямо с ветки. Висят здесь два лучших сорта: продолговатые, прозрачные, будто в каждой виноградине светится яркий луч солнца, так называемые дамские пальчики. И гроздья крупных, круглых, розовых виноградин, в которых будто горит рубин. Этот сорт называется агадаи. А если кто не захочет закусить коньяк или вино их первоосновой, первопродуктом, то пожалуйста — это учел наш король арбузов Уразбай, — в тени под холодным душем
