нему и пытаются подтащить к лошадям, стоящим невдалеке и нетерпеливо бьющих копытами. Возможно, они собирались сбросить Альфонсо в Тибр, повторив трагедию герцога Гандийского. Но они не приняли в расчет двух спутников герцога. Пока один из них тащил истекающего кровью хозяина в направлении дворца Санта-Мария-ин-Портико, а затем, разглядев там подозрительные тени, двинулся к Ватикану, другой прикрывал отступление «подобно рыцарю», сражаясь с яростью и отчаянной решимостью. Всего лишь мучительные мгновения слышались лязг мечей, крики, стоны и призывы о помощи. Наконец открылись ворота Ватикана, и, стоило только послышаться скрипу больших ворот, наемники пустились наутек. Вышедшая из ворот папская стража услышала только топот удаляющихся лошадей.
Согласно свидетельствам летописцев, стражники на руках переносят Альфонсо Арагонского в Ватикан и появляются со своей истекающей кровью ношей на пороге комнаты, где Лукреция все еще продолжает беседу с отцом и Санчей. Альфонсо, еле живой, все-таки находит силы, чтобы сказать о случившемся. «Он сказал, что ранен, и сказал кем», – пишет Санудо. Лукреция теряет сознание. Однако, придя в себя, она понимает, что есть такие моменты в жизни каждого человека, когда постыдно всякое проявление слабости. Альфонсо, потерявший много крови, находится в бессознательном состоянии, и его нельзя переносить из Ватикана. Охваченный ужасом папа выделяет Лукреции комнату в своих апартаментах, приставляет к ней шестнадцать надежных гвардейцев охраны. Ни минуты не колеблясь, Александр VI дает разрешение пригласить неаполитанского посла, докторов короля Фредерико и хирургов из Неаполя. Вместе с Санчей Лукреция, дрожащая словно в лихорадке, начинает продумывать наилучшие способы защиты. Вероятно, она уже предчувствовала наступление еще более страшных дней.
На следующее утро в Риме царит беспорядок. С первыми лучами солнца слуга придворного поэта Винченцо Кальметы прокрался на площадь Святого Петра и подобрал улики, оставленные после дуэли: порванный плащ Альбанезе и расшитый золотом камзол Альфонсо. Он, должно быть, сильно переволновался, крадучись вдоль стен: ранний час, опасность, запачканная кровью одежда. Альбанезе, чтобы оправиться от ран, нашел прибежище у Винченцо Кальметы.
То, что Альбанезе выбрал дом поэта в качестве убежища, имеет важное значение по двум причинам. Во-первых, это говорит об отношениях, существовавших между домочадцами Бисельи и Кальметы; последний не взял бы на себя такую серьезную ответственность, даже если бы был личным другом Альбанезе, ни из-за дружеского расположения к Лукреции, ни из-за награды. Во – вторых, это доказывает, что Альбанезе не был уверен, что ему удастся выздороветь, находясь в собственном доме, а тем более во дворце Санта-Мария-ин-Портико. И там и там он был бы в пределах досягаемости людей, подготовивших засаду, которые могли разрушить его планы. Альбанезе абсолютно точно знал, «кто» нанес удар, поскольку успел заметить его, а значит, его жизни угрожала опасность. В доме Кальметы до него было трудно дотянуться, поскольку поэт был другом принцесс, их мужей и многих итальянских литераторов, которые, стоит только вторгнуться в дом поэта, тут же развяжут языки и примутся сочинять эпиграммы. А разве не так же действуют современные средства информации? Благодаря огромному количеству высокопоставленных знакомых поэт обладал иммунитетом. В письме к графу Урбинскому он описал это преступление, подчеркнув, что «все полагают, что причиной этого послужил герцог Валентинуа», и, хотя он не указывает источник информации, можно предположить, что об этом ему рассказал Альбанезе, основной свидетель трагедии.
Кое-кто из послов высказывался откровеннее других, но все так или иначе сходились на одном. Франческо Капелло осторожно сообщил: «Весь Рим гудит о том, что происходит между ними [Борджиа], поскольку дворец переполняют такая ненависть, прошлая и настоящая, такая зависть и ревность в связи с государственными и другими вопросами, что подобные скандальные происшествия должны происходить часто». Санудо: «Неизвестно, кто совершил убийство, но, говорят, оно совершено тем же, кто убил герцога Гандийского». Неаполитанский очевидец Нотаи Джиакомо сообщает 15 июля о новостях и добавляет, что «Валентинуа сделал это из зависти». Катанеи говорит весьма завуалированно, но, тем не менее, совершенно определенно: «Автор [преступления], вне всякого сомнения, человек, обладающий большей властью, чем он [Альфонсо], хотя он [Альфонсо] – герцог, племянник ныне здравствующего короля, сын умершего короля и зять папы». Намек очевиден.
Тем временем Альфонсо де Бисельи переносят в башню Борджиа и укладывают в комнате, украшенной фресками Пинтуриккьо. Папа, «перенесший огромные страдания в связи с ранением дона Альфонсо», торопится пригласить посла неаполитанского короля, чтобы тот присутствовал при осмотре ран. Лукреция, бледная, но решительная, вместе с Санчей безотлучно находится у постели мужа. Женщины спят на импровизированных кроватях в нескольких футах от раненого Альфонсо. Все заботы о нем они взяли на себя, собственноручно готовят для него еду, чтобы «она не оказалась отравленной». Охрана апартаментов состояла из шестнадцати папских гвардейцев и надежных слуг Бисельи, в том числе и маленького горбуна, которого очень любил Альфонсо. Вскоре к Лукреции и Санче присоединились два известных неаполитанских врача, присланных королем Фредерико, – мессир Галеано да Анна, хирург, и мессир Клементе Гектула, терапевт. В это же время, если не раньше, там появился Джованни Мария Гасулло, брат мадонны Тусиа и дядя герцога. Так уж было суждено, что он прибыл в Рим к трагической развязке.
В течение этого лета жизнь в Ватикане можно охарактеризовать как сплошной кошмар. И хотя докторам удалось довольно скоро поставить Альфонсо на ноги, ни у кого не оставалось иллюзий относительно участи молодого герцога. «Сами по себе раны были не смертельны, если бы к ним не добавилось еще кое-что», – замечает Кальмета. Чезаре навещает шурина и, склонившись к нему, шепчет: «То, что не удалось за обедом, будет сделано за ужином». Даже если он и не говорил именно этих слов, то они могли быть ему приписаны, особенно после того, когда папа отказался от Альфонсо. В разговоре с Александром VI венецианский посол упоминает об этих словах. Папа подробно объясняет, почему он уверен в невиновности Чезаре, но после того, как посол загоняет его в угол с помощью неопровержимых доказательств, Александр резко меняет позицию и заявляет, что, если Чезаре нанес удар, значит, Альфонсо этого заслужил. Неизвестно, что крылось за этими словами. Один, вдали от дома, Альфонсо вряд ли мог рассчитывать на снисхождение, тем более что ежедневно убеждался в проводимой политике, направленной на уничтожение арагонской династии. Короче, папа дал однозначно понять, что верит объяснениям Чезаре. Дело Альфонсо начинает его утомлять, и это не та проблема, чтобы отнимать у него столько времени. Лукреция, находясь в башне Борджиа, похоже, испытывала дурные предчувствия. Она договорилась с королем Фредерико об отправке Альфонсо в Неаполь, как только он будет в состоянии совершить такое путешествие, и, вероятно, решала, то ли сопровождать мужа, то ли позже присоединиться к нему в Неаполе. Состояние Альфонсо значительно улучшилось, и он мог уже передвигаться по комнате и подходить к окнам, из которых открывался вид на ватиканские сады. Возможно, стоя у окна, он планировал будущую жизнь в Неаполе и в своем поместье в Апулии, а может, вспоминал Бисельи. Жизненные силы герцога и любовь Лукреции, бывшей его единственной защитой, способствовали быстрому выздоровлению. Но вряд ли стоит его винить в том, что одновременно с возвращением сил в нем росла ненависть к своему гонителю. Существует история, возможно выдуманная Чезаре, что однажды, когда Альфонсо увидел шурина, идущего по саду, то прицелился в него из арбалета. Ненависть маленькой группы Арагонов должна была найти выход хотя бы в словах, если не в делах. Какую позицию заняли Лукреция и Санча, когда выяснили, что должны признать виновным человека, который одной из них приходился братом, а другой – любовником? Но мы можем легко отбросить проблему женской психологии, поскольку не из-за нее они совершили ошибку. Их ошибка состояла в том, что они оставили Альфонсо одного 18 августа 1500 года.
Флорентийский посол сообщил, что в этот день «жены и сестры [Альфонсо] не было в комнате, поскольку они, увидев, что ему стало намного лучше, пошли навестить кое-кого из женщин». Венецианский посол пишет совершенно иное. Согласно его свидетельству, Валентинуа вошел в комнату Альфонсо и заставил женщин уйти, поскольку хотел остаться наедине с шурином. Из двух представленных свидетельств последнее кажется более вероятным; трудно предположить, что Лукреция и Санча были готовы оставить Альфонсо одного ради какого-то непонятного визита. Но и венецианская версия не слишком убедительна, поскольку Чезаре не являлся главным действующим лицом в этой драме; он использовал в своих целях дона Микелетто Кореллу. Кроме того, если Чезаре хотел использовать силу для решения этого вопроса, почему же он дожидался выздоровления Чезаре? Ведь было бы куда проще избавиться от герцога в первые же дни после неудачного нападения. Чезаре мог выжидать все это время, поскольку настраивал отца против Альфонсо и династии Арагонов, объясняя это политическими причинами, и тем самым добиться того, чтобы папа с безразличием отнесся к тому, что должно было произойти. Кроме того, следовало
