по плечу, и, еще не успев обернуться, понимаю, что это Роберт Басс, ибо даже при том, что Фред бьется в истерике, я чувствую, как дрожь пронизывает сверху донизу мое тело, чтобы обосноваться где-то в паху.
Я судорожно вспоминаю, что там Марк рассказывал о полевках. Полевки в прерии моногамны и соединяются в пары на всю жизнь. В отличие от них луговые полевки ведут беспорядочный образ жизни. Партнеры сходятся и разбегаются. Однако единственное настоящее отличие между ними — гормональное.
— Ты — полевка прерии, Люси, — сказал Марк. — А и — луговая.
— Но я глубоко сочувствую положению луговой полевки, — ответила я.
— Это не означает, что тебе нужно вживаться в эти чувства, — сказал он. — Ты могла бы убедить себя, что просто так болтаешь с этим своим Прирученным Неотразимцем и ничего более, но на самом деле в твоем теле происходит комплекс химических процессов, и если ты чувствуешь, что есть связь, то, вероятнее всего, так и есть. Наука доказала, что нас привлекает друг к другу особенный набор генов, главным образом через обоняние. Супруги с несходными генами производят на свет более здоровое потомство. Такова сексуальная химия. Ты принимаешь противозачаточные таблетки?
— Э… нет, — сказала я, не понимая, куда он клонит.
— Это хорошо. Женщины, принимающие противозачаточные средства, имеют противоположные инстинкты и выбирают партнеров, которые не подходят им генетически. Но это лирическое отступление. Что я действительно хочу сказать, так это то, что если вы находите друг друга привлекательными, то, вероятно, потому, что существует притяжение. Во время задушевной беседы ты выделяешь гормоны, которые создают чувство единения с кем-то. В действительности существует эмпирическое доказательство того, что чем больше ты смотришь в чьи-то глаза, тем больше находишь его привлекательным. Итак, прежде всего ты должна прекратить разговаривать с этим мужчиной, иначе биохимия тебя победит. А если ты не можешь сделать этого, тебе нужно вспомнить о силе воли, чтобы остановить себя и не дать перейти границу.
— Какую границу? — спрашиваю я.
— Ты поймешь, когда придет время решать — стоит ли пересекать ее. Но я советую отступить прямо сейчас, прежде чем ты даже приблизишься к ней.
— С Новым годом, Люси! Хорошо провели Рождество? — весело приветствует меня Роберт Басс. И я чуть не подпрыгиваю.
— Я — полевка прерии! Я — полевка прерии! — шепчу я про себя между воплями Фреда. Передо мной сложная дилемма. Если я выну его из коляски, он, вероятно, шлепнется на тротуар и там замрет без движения — секретное оружие, используемое малышами, когда они чувствуют, что проигрывают битву. Я решаю использовать собственное секретное оружие и вынимаю из кармана пакетик шоколадных «мишек». Крики стихают.
— Что вы сказали? Вы полевка прерии, Люси? — спрашивает Роберт Басс, с неодобрением глядя на шоколадный подкуп. Определенно он приверженец семечек. Что, возможно, делает его луговой полевкой. Подсолнухи не являются коренными уроженцами прерий.
— Фреда это успокаивает, — поясняю я.
И оборачиваюсь, старательно отводя взгляд. Я не нарушаю обещание номер 4, поскольку сейчас со мной Фред, но мне вдруг становится неловко: мой младший сын — компаньонка.
— Что и говорить, разобраться в вопросе выбора школы для Сэма важнее всего. Обычное дело, — уверенно говорю я. — Это не так сложно.
— О, Боже мой! — восклицает он, не слушая, что я бормочу. — Откуда они взялись?
Его лицо оказывается так близко от моего, что я чувствую его дыхание и тепло на своей щеке, и довольно приятную смесь запаха кофе и мяты. «Это и есть граница?» — быстро спрашиваю я себя. Несмотря на присутствие множества родителей и Фреда, не наступил ли для меня тот самый момент? Кажется, я провалилась в самые темные области моего подсознания. Вот что случается, если проводишь слишком много времени, общаясь с психологами.
Из глухих тайников моей памяти на передний край протискивается хранившийся там в течение многих лет во всех ошеломляющих подробностях один случай безрассудной страсти. Но дело тут не в частностях, а в чувстве вины, которое он вызвал и которое схватило мой живот. Поэтому я чувствую себя даже еще более раздавленной, поскольку последний момент этой безрассудной страсти был действительно опасным, ибо затрагивал женатого мужчину, но я считала, что приговорила его к ссылке в ту часть моего мозга, куда никогда не будет хода.
Незадолго до того, как мы с Томом поженились, где-то зимой 1995-го, как раз перед окончанием войны на Балканах, случилось так, что тот же самый коллега, который так славно утешил меня во время неверности Тома, ждал, как и я, такси, чтобы добраться домой поздно ночью после очередного заседания «Вечерних новостей». Мы никогда не упоминали о нашем прошлогоднем порыве, и хотя продолжали кружить друг вокруг друга в энергичном флирте, это значило меньше, чем раньше, поскольку мы понимали, что повторения не будет, во избежание риска превратить это в привычку. Кроме того, теперь, когда он не так давно женился, и я тоже должна была вот-вот выйти замуж, наши коллеги стали бы смотреть на такие прегрешения менее снисходительно.
Я вернулась после двух недель съемок в Сараево. Я знала, что он скучал по мне, потому что когда я звонила, то именно с ним обсуждала все рабочие моменты: в какое время мне следует настроить спутниковую подачу материала; у кого я должна взять интервью; не забыла ли я надеть свой бронежилет и шлем с надписью «Би-би-си», которых у меня не было, потому что эти предметы разрабатывались для защиты мужской анатомии и передвигаться в них мне было так же удобно, как пингвину.
В тот вечер после окончания программы мы все напились больше обычного. Были затруднения в подаче материала из США, и ведущему программы в течение тридцати секунд пришлось импровизировать, пока мы налаживали связь. В студии находился Иан Дункан Смит[64], отвечая на вопросы о Сребренице, а он всегда любил подолгу оставаться после шоу, принимая участие в попойке в Зеленой комнате. Я же испытывала облегчение оттого, что я снова нахожусь в Лондоне, что собираюсь через четыре месяца выйти замуж, и мне нужно было найти что-то подходящее из одежды.
— Можно мне поехать вместе с тобой? — спросил этот мой коллега. Вероятно, я колебалась, потому что он добавил: — Я сяду на переднее сиденье, на случай, вдруг ты не сможешь устоять.
Я улыбнулась. Почему-то эта скрытая легализация факта успокоила меня. Он сделал перспективу абсурдной. И сел на заднее сиденье.
Мы ехали по темным улицам Шеперд-Буша, по направлению к моей квартире. Еще до того, как мы добрались до Аксбридж-роуд, его рука подкралась к моей руке, и он стал нежно гладить ее своим средним пальцем. Я знала, что мне следовало бы отодвинуться от него, но каждое нервное окончание тыльной стороны моей руки страстно требовало дальнейшего внимания, а моя сила воли совершенно ослабела, пока я не почувствовала, что время остановилось.
— Поехали ко мне, Люси, — прошептал он в самое ухо.
— А как же твоя жена? — услышала я свой голос.
— Ее сейчас нет, — ответил он. И мы начали целоваться, тиская друг друга на заднем сиденье, как подростки; его колено оказалось между моих ног, а его рука у меня в брюках, даже еще глубже. Я попыталась оттолкнуть его, заметив, что водитель такси с удовольствием наблюдает в зеркало за происходящим. Но устоять было невозможно, и я позволила себе насладиться этим моментом.
— Меняем направление? — спросил шофер с сильным акцентом: босниец или серб.
— Да, — ответила я, называя по памяти его адрес. И мы провели эту ночь вместе. Вскоре после этого он написал свой первый сценарий фильма и ушел из «Вечерних новостей». Я успокоилась. Он обещал поддерживать связь, но я знала, что этого не будет, и много лет мы не виделись. Опасность памяти о хорошем сексе в том, что, как и в любимом ресторане, здесь всегда есть искушение вернуться и попробовать снова то же самое блюдо, чтобы посмотреть, естьли возможность его усовершенствовать. Если бы Марк узнал об этом, он, возможно, больше бы сомневался относительно моего статуса как полевки прерии.
Поэтому, когда Роберт Басс протягивает руку и дотрагивается до моих бровей, мне становится
