оказался и в самом деле цирковым борцом, а по сути — грудой мяса. Ковалевский использовал этих типов то ли как привратников, то ли как охранников.
С Клахой вышло получше. Он получил две пули навылет в легкие, а удар Елякова раздробил ему колено. Хотя бы можно было рассчитывать, что он никуда не убежит.
— Товарищ капитан, — предложил Мельников, — давайте, пока вы будете возиться с этим, я попробую проверить одну идею, она у меня возникла, когда мы сюда ехали. Хочу я снова съездить к тому поляку, который нарезал из Черного леса. Я в жизни много слышал про побеги из подобных мест. Общался со многими, кто оттуда бежал. Всерьез общался. К нам приходили люди, бежавшие из лагерей военнопленных. Мы их очень серьезно проверяли. Так вот — что-то в той истории выглядит странно. Сдается мне — мы упустили нечто существенное…
— Я не против. Если есть версия — езжай и отрабатывай, — согласился капитан.
Было еще раннее утро, но учреждение уже функционировало на полную катушку. Интересно, почему всегда так случается? Разные так канцелярии первыми драпают при приближении врага и первыми же заводятся на освобожденной территории? Мельников умирать будет — не забудет, как вприпрыжку, бросая все, что можно и что нельзя, бежали из Минска на восток разные государственные и партийные люди. Только пятки сверкали. Наверное, и польские чиновники в тридцать девятом побили все рекорды по бегу из Варшавы. Если уж правительство сбежало, бросив свою армию на произвол судьбы, — какие могли быть претензии к более мелким деятелям? А сейчас вон — город лежит в руинах, но зато здесь вовсю кипит жизнь.
…Теперь Сергей уже знал, что контора, куда он направлялся, — очень серьезное место. Тут распределялась помощь, поступающая в столицу Польши из Советского Союза. Как всегда бывает, желающих ее получить было куда больше, чем самой помощи.
Так или иначе, в коридорах и даже на улице толпились многочисленные паны и пани. Как по опыту догадывался Мельников, каждый из них наверняка имел историю про то, как он самоотверженно боролся с оккупантами. Это ему тоже довелось повидать на родной стороне. Если бы все, кто после прихода наших войск записывал себя в помощники партизан, хоть что-то делали в реальности — немцы вылетели бы из Белоруссии как пробка из бутылки… Как-то, когда он уже наступал по Белоруссии в составе 3-го Белорусского фронта, на него и его разведчиков вышла группа партизан. Все бы хорошо, но Сергею, опытному в этих делах, что-то в облике народных мстителей показалось не соответствовало их виду и рассказам. Рожи какие-то были не те… О своих сомнениях Зверобой доложил куда надо. И ведь не ошибся. Как оказалось, один тип, работавший на немцев старостой в соседнем районе, при приближении наших собрал из своих полицаев и их дружков «партизанский отряд» и двинул в лес. И ладно бы он просто отсиживался в чаще и ждал подхода Красной Армии. Так ведь нет! Он еще принялся грабить других немецких приспешников, полагая, что это дело прибыльное и безопасное. Возможно, многие из местных героев тоже примерно так же боролись с нацизмом.
…В дверь пана Пинского, как и в прошлый раз, змеилась мощная очередь — и Мельникову пришлось изрядно попотеть, прежде чем он пробился к двери. Оттеснив какую-то пани в шляпке, которая — как и сама пани — несла на себе грустные следы глубокой старости, — Мельников вошел в кабинет. Все повторялось. Пан Пинский вновь испытал при виде человека в советской форме огромное облегчение — появился повод хоть на время отвязаться от назойливых просителей. Он тут же всех выпроводил из кабинета и обратился к Мельникову со всевозможным радушием:
— Добрый день, пан лейтенант!
— Пан Пинский, я хочу продолжить наш разговор. Дело в том, что начались очень серьезные события, связанные с тем местом, откуда вы бежали. Поэтому мне необходимо узнать подробности вашего побега. Насколько я помню, бежало вас четверо. И вы разделились. Почему?
— Стас, поляк, который окончательно склонил меня к побегу, настаивал на том, что двумя малыми группами уходить легче. Мы ведь находились на немецкой территории — поэтому рассчитывать на помощь населения не могли. Не скажу, чтобы у нас в Польше все привечали беглых. Тоже были разные люди. Но большинство людей если активно не помогали, так хоть не выдавали. А в Германии… Сами понимаете. Приходилось бояться абсолютно всех… К тому же Стас полагал, что дальше нам не по пути. Видите ли, он был ярый националист. А мы ведь бежали с двумя русскими. Так вот, Стас говорил: я всегда ненавидел и буду ненавидеть москалей и общаться с ними не желаю, для меня что немцы, что русские — все одно. А потому вы в одну сторону идите, а я пойду в другую.
— Что-то я не понимаю. Ненавидел русских — ладно. Не хотел с ними дальше идти — понятно. Но почему тогда он не взял вас? Насколько я понимаю, коммунистом вы не были.
— Вы знаете, я вот тоже часто задумываюсь над этим вопросом. Получилось так, что вскоре после побега мы поссорились. Насмерть. И чем дальше, тем больше мне кажется, что в нашем побеге многое нечисто. Этот Стас — он был шофером, возил кого-то из людей, подчиненных Йорку. Эдакий мелкий прихлебатель. Холуй. Я еще только раскачивался, все никак не мог решиться на побег, а он подошел ко мне и предложил уйти вместе. Поначалу я принял его за провокатора. Но — потом, знаете ли, поверил. Если бы он организовывал массовый побег, или, допустим, пытался выйти на какие-нибудь структуры Сопротивления — тогда это походило бы на предательство. Но суетиться так ради четырех человек… Немцы при желании могли бы нас просто расстрелять без всякого повода. К тому же он не мог не понимать — я тоже был вроде как привилегированный. Если группа сопротивления и была у нас на объекте — эти люди в любом случае мне не доверяли. Но потом я поразмышлял — и мне показалось: как раз то, что Стас холуй, в данном случае говорит за него. Ведь почему человек идет в холуи к врагу? По той же причине, что я стал работать на немцев по специальности. Слаб человек. Все хотят устроиться получше. Жить поспокойнее, кушать посытнее… Вот я и подумал: а если он что-то знает или догадывается? Про то, про что мне сказал Йорк? Что в скором времени придется за все расплачиваться жизнью? А значит, как мне показалось: этот парень решил, что пора удирать, пока есть возможность. Да, еще одна интересная деталь: путь побега указал он. Мы залезли в ящик под пустым вагоном, который отправляли с объекта. Обычно солдаты осматривают такие места, но Стае предложил рискнуть. Нам повезло — вагоны не проверяли… В общем, мы выбрались из запретной зоны и разделились. Этот Стас в результате пошел один. Да! Теперь-то я понимаю, что он специально спровоцировал конфликт по какому-то пустячному поводу, который привел к разрыву. Да-да… Он намеренно стал обижать русских, а когда я попытался потушить ссору, обрушился и на меня. В итоге он сказал: «Наши пути расходятся, мне туда, вам — туда». Мы пошли втроем, куда он показал. Стас уверял, что видел карту, — и показал нам дорогу. Да только он ее, как оказалось, знал плохо. Мы влезли в трясину — а на берегу оказался немецкий блок-пост. Хорошее немцам вышло развлечение. Они упражнялись в стрельбе по нам из пулемета. Загоняли нас в трясину. И загнали. Русские там и остались. Одного убили, другой на глазах немцев утонул в болоте. Я выбрался только чудом.
— А немцы видели, что вы ушли?
— Я думаю, они были уверены в обратном. Дело было так: я нырнул в очередной бочажок — и с трудом выбрался за кусты. А болото как раз в этот момент рыгнуло. Знаете, как это бывает — на поверхности появляется такой водяной пузырь. И немцы прекратили стрелять. Должно быть, они решили, что я тоже утонул.
— Что ж, можно сказать, ваш католический Бог вас спас. Потому что, как мне представляется, вы должны быть покойником при всех вариантах. Похоже, он просто вами прикрывался. И на болото послал именно с этой целью. Все утонули. Искать больше никого не станут.
— Вот сволочь, — покачал головой пан Пинский. — И как таких гадов земля носит?…
Мельников был вполне удовлетворен. Теперь все складывалось. Йорк, видимо, решил попробовать сыграть в какую-то свою собственную игру. Оно понятно. Крысы в конце войны побежали с корабля. Тем более что нацистом-то он и не был. Хотя, конечно, рискованный путь — делать что-то через беглого заключенного. Но, возможно, выхода у него другого не было. Может, его немецкие особисты в чем-то подозревали?
Клаха находился в советском военном госпитале, который располагался на территории нашей
