описанной выше методике, стали одним из самых надежных источников информации для немецкой военной разведки.
Загадка времени и места вторжения стала ночным кошмаром для военных руководителей Германии, тревога которых еще больше усилилась, когда число кодовых сообщений, передававшихся ежедневно по Би-би-си, в последнюю неделю мая возросло почти до двухсот. Хотя немецкой контрразведке удавалось расшифровать часть этих посланий, она так и не сумела получить какие-либо точные сведения о плане союзного вторжения. Увеличение числа посланий лишь свидетельствовало о том, что вторжение неминуемо.
После того как вторжение началось, нам больше не нужно было ломать головы над передачами Би-би- си. Из последующих событий стало ясно, что у нас за спиной вступили в действие секретные армии союзников. Очень скоро большие территории Бельгии и северной Франции начали изображаться на наших картах как партизанские районы. Машины вермахта могли пересекать их лишь в составе конвоев. Одиночные машины нещадно расстреливались. Наши контакты с XX не принесли никаких существенных сведений о местной вражеской деятельности.
Утром 21 июля 1944 года до нас дошли вести о покушении на жизнь Гитлера и попытке переворота в Берлине. У заговорщиков нашлись сторонники в Париже: по получении известия верховный главнокомандующий во Франции[13]приказал окружить штабы ЗИПО и СД на авеню Фош и весь их персонал доставить в Венсенский форт. Судя по всему, их собирались расстрелять, но исполнение приказа замедлилось из-за неясности ситуации в Берлине. Как только выяснилось, что переворот в Берлине не удался, приказ был отменен.
Из сообщений об этих событиях, которые поступали в Брюссель, не удавалось получить четкого представления об обстановке. Утром 21 июля мы получили подтверждение, что попытка переворота, за которой стояло движение Сопротивления, провалилась, но никто не знал, что будет дальше. Мы не обманывали себя надеждами на то, что РСХА нанесет ответный удар лишь по тем, кто непосредственно причастен к путчу, и их друзьям, оказывавшим разного рода содействие. Помня о прецеденте 30 июня 1934 года, мы с тревогой ожидали всеобщей чистки[14]. Заявления из Берлина, от которых стыла кровь в жилах, не оставляли сомнений на этот счет. На какие-либо послабления имело смысл рассчитывать лишь постольку, поскольку недовольным массам уже не удавалось заткнуть рот.
Неудачное покушение имело одно важное непредвиденное последствие. Оно раздуло угольки недовольства в пламя, разбудив в людях почти совсем угасшее воодушевление. Нацистские комиссары были не в состоянии предотвратить вспыхивавшие в офицерской среде дискуссии о необходимости и возможности продолжения войны.
В начале августа я получил от майора Визекеттера донесение, из которого впервые стала ясна непрочность положения абвера в Голландии. В Лондоне место прежнего МИД-СОЕ заняла новосозданная служба ББО, и ее усилия на сей раз увенчались успехом. Организация групп саботажа и сопротивления, похоже, шла полным ходом, поставки по воздуху оружия и материалов расширялись с каждым днем. Эти группы еще не получили приказа к действию, но он не замедлил бы последовать, если союзникам удастся ворваться в Бельгию. Сотрудничество с ЗИПО после 20 июля полностью прекратилось. Бесполезными стали даже наши прежние контакты с отдельными специалистами, выполнявшими свою работу объективно и с осознанным чувством долга. Чувствовалось, что откуда-то сверху исходит приказ изолировать службу военной контрразведки.
Наконец, Визекеттер обратился ко мне за помощью. Помощь? Каким образом я могу ему помочь? Тем не менее, что-то сделать было необходимо. Я позвонил Визекеттеру и попросил его организовать для меня встречу с Науманном, главой ЗИПО. Если я вынужден отправиться в волчье логово, то по крайней мере имею право рассчитывать на то, что ситуация наконец прояснится. Сидеть сложа руки не имело смысла.
Над Гаагой висело жаркое полуденное солнце, когда я незадолго до одиннадцати вышел из машины, домчавшей меня из Брюсселя. Ровно три года назад я впервые прибыл в Гаагу, чтобы занять свою должность, а теперь, похоже, мое время подходило к концу. Часовой у главного входа в штаб-квартиру ЗИПО, как обычно, отдал честь, и мы с майором Визекеттером поднялись на второй этаж, в кабинет начальника. Очевидно, к нашему прибытию подготовились. Как только штурмфюрер в приемной сообщил о нашем прибытии, нас впустили в кабинет, где стояли, ожидая нас, Науманн и глава Третьего отдела, штурмбаннфюрер Деппнер.
Приветствия ограничились моим «Доброе утро, господа» и поклоном, на который мне ответили. Похожий на Дон Кихота Деппнер указал нам на два кресла в углу большого кабинета, сам же разместился за столом, рядом со своим начальником. Атмосфера не отличалась особой теплотой. Я не видел Науманна с момента последнего сброса в октябре 1943 года. Никто из нас не пытался уладить серьезные разногласия, проявившиеся во время финальной фазы операции «Северный полюс» и в связи с созданием мобильных разведывательных групп. С того времени Германия, эта протекающая лодка, в которой мы сидели, откровенно начала тонуть. Надвигалось неизбежное крушение, в котором по воле Гитлера и его приспешников не должно было остаться уцелевших. В данный момент мы сидели лицом к лицу с двумя орудиями этой воли, что и ощущалось в воздухе, заставляя меня вести себя с крайней осторожностью. Мне стало ясно как день, что малейший признак слабости станет для нас гибельным.
Мы считали фанатичного Деппнера слепым орудием в руке его начальника. Вольф, предшественник Деппнера, по сравнению с ним выглядел вполне безвредной личностью. Массивная фигура Науманна, казалось, за последний год еще больше раздалась. Его круглое жирное лицо зловеще нахмурилось, когда он начал разговор, спросив, чему обязан честью этого визита.
– Майор Визекеттер сообщил мне, – начал я, – что уже несколько недель не получал ни донесений, ни информации от ваших станций и что ваши служащие отделываются от его офицеров под различными предлогами. Можно ли мне узнать причину такого поведения?
Науманн встал, убрав руки за спину, и приблизился к нам, ступая медленно и тяжело. Мне в голову пришла мысль о гиене, подкрадывающейся к добыче.
Остановившись на расстоянии вытянутой руки от меня, Науманн внезапно нагнулся и выпалил:
– Отныне у нас нет достаточных оснований отчитываться перед абвером, то есть перед вами – пусть вы и называете себя «мобильными разведывательными группами». Я полагаю, вы слышали о том, что произошло в Париже и Берлине? Или хотите, чтобы я поверил, что арест всех ваших друзей остался вами не замечен?
Это походило на допрос! Настоящая психическая атака! Я заставил себя сохранять спокойствие и безразличие:
– У меня не было возможности составить четкое представление о последних событиях. Вести, доходящие из Берлина, противоречивы. Я вынужден искать достоверную информацию в газетах…
Науманн грубо оборвал меня:
– Не воображайте, что можете провести нас! Мы знаем о вас все, и я полностью согласен со своими коллегами в Париже и Брюсселе, что вы как можно скорее должны исчезнуть!
После такой ясной и недвусмысленной угрозы осталось лишь прервать разговор. Я резко поднялся и обратился к Визекеттеру:
– Больше мне сказать нечего. Вы наверняка тоже согласны, что продолжать беседу бессмысленно.
Мы направились к двери; Визекеттер шел за мной как автомат. На наш легкий поклон никто не ответил. Изумление, в которое разбушевавшегося Науманна привел неожиданный результат его угроз, отразилось и на лице его угловатого адьютанта. В три шага мы поспешно миновали приемную и устремились вниз по лестнице.
– У вас пистолет наготове? – первым делом негромко спросил я у Визекеттера. – Не исключено, что Науманн лишь блефовал, но если эти мерзавцы вправду считают, что могут что-нибудь на нас повесить, нам не пройти мимо часовых. Я не желаю бесследно исчезнуть в какой-нибудь дыре и буду стрелять, если меня попробуют арестовать!
Визекеттер побледнел. Очевидно, он не вполне уяснил для себя ситуацию. Перед нами лежал совершенно безлюдный последний лестничный марш. Дверь караулки была распахнута настежь. В тот момент, когда мы миновали отдавших честь часовых и вышли на солнечный свет, там резко зазвонил
