Невский, Иван Калита, Дмитрий Донской и многие другие. Кончился его род на сыне Ивана Грозного, на слабоумном царе Федоре Ивановиче...
Хан Батый отпустил Ярослава во Владимир и повел свои полчища дальше. Прослышал он, что за лесами дремучими, за болотами зыбучими, за озерами бездонными стоит город, в каком под каждой каменной церковью в подклете держат купцы казну несчитанную. И зовется тот город Господин Великий Новгород.
Заторопил Батый свои тумены. Спешил он, пока вешние разливы путь не преградили. Пошли татары на север, взяли Тверь, взяли Торжок.
— Идут, идут, все ближе, ближе!.. — разносили недобрые вести беглецы.
Начали новгородцы к долгой осаде готовиться: оружие точили, рвы углубляли, стены чинили, с ближних и дальних весей жито в город свозили, скот приводили.
Весна пришла, солнце пригрело, оттаяли болота, вскрылись реки, забурлили потоки. И не стало пути на Новгород ни конному, ни пешему. Ста верст не дошли татары и от Игнача-Камня вспять повернули. А где тот Камень лежит, никто в наше время не знает.
Татары потопили в озере Селигер свою несметную добычу, побросали свои хитроумные стенобитные пороки и камнеметы, пленных поубивали и налегке, на отощалых от бескормицы конях двинулись на юг. Мимо славного города Смоленска без задержки прошли, только посады пожгли. Приблизились к малому городку Козельску.
— Что же идем в свои степи без добычи? — возроптали иные татарские военачальники. И Батый остановил тумены, повелел взять Козельск приступом.
Княжил там шестилетний мальчик Василий, родом Олыович. Говорит предание, будто сказали козельцы: «Хоть и мал наш князь, биться станем за него до последнего».
Пятьдесят дней топтались татары под стенами Козельска. Назвали они его «Могу Болгусун», что значит «Злой город». А было их во сто раз больше, чем русских. На пятьдесят первый день взяли они город и порубили всех жителей до единого. По преданию народному, юный Василий потонул в крови своих подданных.
Ушли татары в степи на Нижнюю Волгу коней кормить, к новым походам готовиться.
Меж тем Ярослав, по воле Батыя ставший великим князем во Владимире, начал править сожженной Суздальской землей.
С берегов Сити привезли во Владимир останки обезглавленного князя Юрия и похоронили в обгорелом Успенском соборе. Там же похоронили всех несчастных, кто задохнулся в дыму внутри храма. Младенцев положили отдельно, обернув трупики берестой.
Изрубленное тело своего мужа Василька нашла молодая безутешная вдова его, княгиня Мария, в Шерен-ском лесу близ Углича; она привезла его в Ростов, закутанного в саван, и тайно от татар похоронила в соборе.
Где находится гробница славного витязя — до сих пор никто не знает...
На другой год снова поднялись татарские полчища. Иные тумены пошли вверх по Волге, разнося повсюду ужас и смерть. Жители в страхе покидали города и веси. Сожгли татары покинутые Гороховец и Нижний Новгород и повернули на восток вдоль Волги и вверх по Каме, покорили те народы, какие там жили, и вновь вернулись в свои степи.
А другие их тумены пошли ко Днепру, взяли Переяславль-Южный, Курск, Новгород-Северский, Чернигов и подошли к самому Киеву. Поглядели они на его крепостные стены с башнями, на златоглавые храмы по холмам, подумали, поразмыслили и не стали через Днепр переправляться, а вспять воротились.
На третью осень пошли они прямиком на мать городов русских. Было их столь много, что, по словам летописца, скрип телег, рев верблюдов, ржание коней за сорок верст слышались.
Подождали они, пока Днепр не замерз, и переправились по льду. Встретили их киевляне с оружием, лицом к лицу. Бились сперва у стен киевских, потом на улицах киевских, потом в последнем оплоте осажденных — внутри Десятинной церкви. Дотла выгорел златоглавый Киев, и ни одного жителя не осталось: кто лег в сыру землю, кто в плен попал. Было эта на Николин день б декабря 1240 года,
Дальше, дальше на запад тремя отрядами двинулись татары, прошли Русскую землю насквозь, победили войска венгерские, потом польские, потом немецкие, торопились добраться до самого Последнего моря, какое теперь зовется Адриатическим.
В тот год страх обуял весь Запад. В Италии, во Франции, даже в Англии молились люди по всем монастырям и соборам. Не поплыли рыбачьи суда в море, незасеянными остались нивы, не стали строить плотники и каменщики, клады повсеместно закапывали. Ждали народы Европы прихода врагов.
Но, видно, изменило татарам счастье, грудью встали перед ними храбрые чехи и в битве под Оломуцем разбили один из отрядов Батыя. Повернули татары вспять на восток, опять прошли насквозь землю Русскую и остановили коней в низовьях Волги.
Народы Европы вздохнули с облегчением. Не увидели они татарских быстрых коней. А всю тяжесть страшного ига татарского приняла на себя Русь, загородившая своим измученным телом западные страны.
Тяжко досталось Руси. Но не приуныли жители городов и селений. Те, кто уцелел, вернулись на свои старые пепелища. И тотчас же принялись осиротелые люди землянки копать, чтобы от дождя и мороза укрыться. И не отдали они врагам свои мечи, да копья, да колчаны со стрелами, а припрятали.
Во время Отечественной войны служил я в составе тех войск, какие освобождали униженную, сожженную, но не покорившуюся Белоруссию.
Много раз приходило мне тогда на ум страшное татарское нашествие. На всю жизнь запомнил я одну маленькую деревеньку, затерявшуюся в болотах Полесья.
Гитлеровцы из мести за убитых партизанами эсэсовцев загнали всех жителей той деревни в две или в три избы, забили окна досками и подожгли. Тех, кто выскакивал, они тут же расстреливали, а потом запалили и всю деревню.
Я попал на пожарище весной, на второй или третий день после изгнания врагов. Как нелепые башни, высились на пожарищах закоптелые печи. Оборванные женщины что-то деловито искали меж обугленных бревен. Другие женщины на самодельных таганках в щербатых горшках варили картошку. Дети в лохмотьях копошились вокруг, и лица у всех были сухие, серые, окаменелые, с глазами, разучившимися плакать. Стоял кисловатый, отвратительный запах мертвечины, заглушавший запахи пробуждающейся земли.
Я наткнулся на обгорелый скелетик младенца так лет шести; верно, его только что вытащили из пожарища. Был ли это мальчик или девочка, не знаю. Почему-то уцелели ноги, обернутые холщовыми онучами, перевязанные лыковыми тесемками и обутые в лапоточки.
Вокруг пожарищ стояли яблони, иные из них погибли от огня и раскинули во все стороны черные, изуродованные и рогатые сучья. А другие яблони обгорели только с одной стороны, и две-три их ветви уцелели. И каждая такая живая ветвь, словно пеной, была осыпана белыми и бело-розовыми цветами, прекрасными, как сама красота, как белая царевна Покрова на Нерли.
И я подумал, что и в сожженном татарами Владимире когда-то так же деловито разбирали женщины обгорелые бревна, копали землянки, варили на таганках пищу. И никто не плакал — некогда было плакать. И пахло весной и трупами. И может быть, непохороненный скелет младенца, обутый в холщовые онучи и в лыковые лапоточки, лежал в стороне.
И так же пышным белым и бело-розовым новоздан-ным цветом цвели по владимирским холмам и оврагам полуобгорелые яблони. И стояли прекрасные, как яблоневый сад, белокаменные закоптелые храмы...
Много преданий, сказок, былин, поговорок, пословиц пошло на Руси после Батыева нашествия, после татарского ига. И нет сказания поэтичнее и прекраснее, чем «Сказание о невидимом граде Китеже».
В летописях о таком городе нет ни единого слова, но сохранилась весьма чтимая среди старообрядцев древняя «Книга, глаголемая летописец».
В той книге рассказывается, как пришел на Русь лютый хан Батый с несметным войском, как татары пожгли многие города и селения, а жителей — кого поубивали, кого в неволю угнали. Брал хан Батый города
