лезвие спрятано за складкой свободного курсантского пальтеца. Если б он привык со всем вниманием всматриваться в лица людей, а не вслушиваться в их мысли, то, наверное, заметил бы в её глазах дико пляшущие огоньки светлой ярости — взгляд загнанного хищного зверька. Теперь Штернберг словно наяву видел этот зелёный взгляд, жадная память оказалась куда зорче, чем сам он тогдашний, слепо уверенный в своей власти над строптивой девчонкой — до тех пор, пока неумелый, но меткий удар ножом под рёбра не застлал всё вокруг нестерпимой болью. Если бы такой удар нанесла мужская рука, то лезвие дошло бы до сердца.
Позже Дана, пойманная охраной, две недели отсидевшая в камере в подвалах школы, уже окончательно сломленная, просила прощения, и влага искреннего раскаяния дрожала в её покорных глазах. Штернберг собирался избавиться от проклятой курсантки — но с изумлением понял, что одержал полную победу. Скорее всего, именно в тот день ментальные установки, которые он двумя месяцам раньше вогнал в сознание девушки, окончательно взяли над ней верх. И с тех пор всё было по-другому. Совсем по- другому.
Успешный эксперимент, не более того.
Как и следовало ожидать, свет у Кёрнера горел до сих пор. Зажжённая ночью лампа в его комнате обыкновенно означала, что он вышел на задание и его нельзя беспокоить, но в последнее время задания ему давал только Штернберг — а на эту ночь Штернберг поручил ему лишь одно: отдыхать. Значит, Кёрнер предавался одному из двух возможных для него видов деятельности: либо болтался по астралу по собственному почину, либо сидел за столом и ваял свой эпохальный труд на тему ни много ни мало принципов устройства Вселенной. В этом весьма нелёгком деле у Кёрнера имелся ориентир — «Тайная Доктрина» Елены Блаватской — очень увесистая библия эзотериков двадцатого столетия. Изначально Кёрнер вменил себе в задачу переработать это маловразумительное писание с расчётом на то, чтобы его мог читать средний эсэсовец, а также для пущей доходчивости снабдить повествование примерами из собственного мистического опыта — но к поставленной цели за два с половиной года не приблизился ни на шаг, поскольку его собственные бессвязные рассуждения напрочь оттеснили все идеи фрау Блаватски, а фундаментальный труд, почти ежедневно (или еженощно) пополняемый, разросся до объёма в несколько тысяч листов (причём половина по ходу дела растерялась Бог знает где). В довершение всего Кёрнер пришёл к твёрдому убеждению, что его сочинение не будет опубликовано в мало-мальски обозримом будущем, что, однако, не мешало ему продолжать переводить чернила и бумагу со сладостным осознанием безнадёжности всей затеи.
Таков был Кёрнер. В СС он очутился лишь потому, что «Аненэрбе» готово было платить ему за врождённое умение путешествовать по Тонкому миру. Вполне вероятно, он согласился бы работать и бесплатно, если б поступило такое предложение, — единственно важным для него было то, что должность старшего астролётчика при отделе оккультных наук давала ему уважительную причину для бесконечных скитаний по туманным сновидческим мирам духов, пока его одеревеневшее тело лежало на продавленной тахте. Он был способен странствовать лишь по нижним астральным мирам (унылым обиталищам элементалей, мелких демонов и заблудших душ) и ещё по инфраастралу — астральной плоскости материального мира, — однако это давало ему повод с гордостью считать, что он знает всю подноготную мироздания как свои пять пальцев. Кроме того, в Тонком мире, лишённом условностей обязательного добывания пищи и необходимости искать кров, он был одинок и свободен. За это избавление от земных забот он готов был платить добыванием информации любого рода — зачем и кому нужна эта информация, его нисколько не беспокоило. По сути, он служил в «Аненэрбе» шпионом (что, впрочем, не всегда было просто — астральная плоскость могла исказить реальность грубоматериального мира). Других обязанностей в «Аненэрбе» у него не имелось, да и вряд ли он был годен на что-либо ещё. Про него было известно, что почти всё своё немалое жалованье он тратит на оплату уроков некоего гуру из тибетцев, составлявших астральную охрану фюрера. Гуру преподавал мастерство многосуточного пребывания в астрале без возвращения к бренному телу (и весьма неплохо на этом зарабатывал — видимо, о собственном теле тибетцу всё-таки не лень было заботиться).
Штернберг тихо постучал в дверь. Затем ещё раз — гораздо громче. Открыли ему лишь через две минуты. Любое вторжение в своё уединение Кёрнер воспринимал с брюзгливой досадой и всячески старался продемонстрировать раздражение, в том числе перед начальниками. За это его наверняка давным-давно выкинули бы из СС, если бы не патронат Штернберга, взявшего на себя труд немного понаблюдать за Кёрнером и сделавшего верный вывод, что тот хоть и не выказывает энтузиазма при получении заданий, но зато выполняет их куда лучше общительных коллег и к тому же своей мрачной деловитостью задаёт тон подчинённым.
Кёрнер приоткрыл дверь, воззрился на начальство тухлым взглядом и буркнул «Хайль Гитлер» с такой интонацией, что не требовалось умения читать мысли, чтобы расслышать в его приветствии подразумеваемое: «Ну и какого чёрта тебя сюда принесло?» Кёрнер совершенно не отдавал себе отчёта в том, что до сих пор продолжает получать эсэсовское жалованье лишь постольку, поскольку этого хочет Штернберг, и не скрывал недовольства молодостью и неопытностью начальника. Последнее уже не раз служило поводом для конфликтов.
Позади Кёрнера рыжим светом горела настольная лампа в абажуре, расписанном какими-то ядовитыми красками. Кёрнер был, как всегда, небрит и нечёсан, белки глаз отливали красным, а на рубашке не хватало пуговиц.
— Раз вы не спите, полагаю, вас не затруднит уделить мне несколько минут, — сказал Штернберг. — Мне нужно с вами поговорить.
Кёрнер отступил на середину комнаты и сбросил с ближайшего кресла что-то скомканное, звякнувшее пуговицами. Кёрнер обладал своего рода талантом: располагая минимальным количеством вещей, он умудрялся менее чем за час непролазно захламить любое помещение, отданное ему в пользование. Штернберг же терпеть не мог бардака.
— Как у вас обстоят дела с Эдельманом, Рудольф?
— Да как… — Кёрнер почесал взъерошенную голову. — Сплошная потеря времени…
— Я вас не про ваше время спрашиваю.
— Виноват, оберштурмбанфюрер, — буркнул Кёрнер. — Доложить всё по порядку?
— Разумеется.
Кёрнер заговорил монотонным канцелярским голосом:
— В десять часов вечера я вышел в инфраастрал с целью пассивного наблюдения за штурмбанфюрером Эдельманом. Объект не обладает сверхчувственным восприятием, но постоянно контактирует с ясновидящим, из-за чего осведомлён о возможности слежки. Общее время астрального сеанса — два часа. Час двадцать — перемещение по инфраастралу с целью непосредственного наблюдения, сорок минут — пребывание на втором уровне астрала с целью перехвата мыслеобразов. Порядок физических действий объекта: разговаривал с ясновидящим Габровски об истории Адлерштайна…
— Поляк вас не заметил?
— Вроде нет.
— Дальше.
— Сначала они разговаривали о местной церкви. О том, что она была построена какими-то еретиками, и что в конце пятнадцатого века инквизиция спалила на кострах почти всех жителей Адлерштайна, и потому город пришёл в упадок. Оберштурмбанфюрер, у меня сложилось впечатление, что этот поляк имеет свободный доступ к Хроникам Акаши. Он выдавал такие подробности…
— А может, у него просто хорошо развито воображение. Хотя умение читать информацию с Акаши очень даже неплохо объясняет его исключительные знания о назначении Зонненштайна. О чём ещё они говорили?
— Потом, — Кёрнер прочистил горло, — потом они обсуждали вас, оберштурмбанфюрер. Доложить подробно?
— Не надо. Ничего нового, думаю, им сказать не удалось. Что дальше?
— Затем поляк ушёл, а объект читал Библию. Всё внешнее сознание сосредоточил на чтении. Это я понял, когда на десять минут погрузился во второй уровень астрала для перехвата мыслеобразов. «Первое
